Арсенал-Коллекция, 2012 № 01 - [28]

Как только началась война, отца сразу же забрали на фронт, затем подошёл черед старшего брата, а я остался в селе, хотя тоже рвался в армию, но по малолетству меня не брали. Вскоре немцы стали подходить к нашим краям, и все подростки по распоряжению администрации колхоза приняли участие в эвакуации рогатого скота и лошадей. Сначала я сопровождал стадо коров вместе со взрослыми, потом все они разбежались кто куда, я же продолжал гнать стадо на восток. Что делать, не знаю. А тогда по дорогам отступало много различных частей, и я прибился к одному такому подразделению. Это была артиллерийская часть, солдаты меня накормили, и с ними я и остался. Затем попал в тыл, нас отправили на переформирование, и в итоге я стал кем-то вроде сына полка, хотя тогда такого понятия официально еще не существовало. Мне даже обмундирование сшили, но я всё равно чувствовал себя вольготно, ведь на довольствие меня так и не приняли.

Затем в конце 1943-го года меня уже официально призвали в армию, и я попал в 121-ю гвардейскую стрелковую дивизию, которую в ходе войны удостоили почетным наименованием «Гомельская», а также наградили орденами Ленина, Красного Знамени, и Суворова II- й степени. Был я определён в 120-й отдельный гвардейский истребительнопротивотанковый Ордена Красной Звезды дивизион. Попал в роту ПТР, которая тогда по штату была причислена к нашему дивизиону.

Первый раз довелось принять участие в боях в ходе Гомельско-Речицкой наступательной операции 1-го Белорусского фронта. Бой – это всегда страшно, в первый раз у меня чуб как поднялся, что стал похож на хвост у свиньи. На нас шли немецкие бронетранспортеры при поддержке пехоты, многие погибли, но я остался в живых благодаря тому, что не потерялся, а те новобранцы, кто начинал юлить и шмыгать туда-сюда, тех зачастую сразу же и убивало. Если в бою ты думаешь только о спасении, то сам подставляешь голову под пули и осколки. Что больше всего запомнилось после боя – это простецкое деревенское недоумение от того, как могли погибать люди. Представляешь, я всерьез думал о том, как это человек не может понять, что его сейчас убьют. Но на передовой все те, кто выживал в первых боях, слишком быстро взрослели, и ещё быстрее набирались боевого опыта. В подразделении самое главное – это найти общий язык с товарищами, они и помогут, и подскажут, что и как. Вначале на меня смотрели с некоторой долей иронии, ведь в ПТР служили люди с усами, а я был безусым мальчишкой. Но затем стали уважать, потому что я придумал такую штуку – как-то на передовой попросил у сапёров противотанковые мины, и к ним у связистов ещё взял телефонные шнуры. Зачем оно мне надо было? Во-первых, гранату далеко не всегда можно удачно метнуть в танк, наши ПТР ему уже были нипочем, немецкие танки в 1943-м году имели сильную броню. А мину всегда можно положить на землю, и, когда танк идет, можно не поднимаясь её подтянуть под днище танка. Доложил свою задумку командиру отделения, он её одобрил. Вначале на меня роптали, мол, мало того, что наше отделение несет ПТР и патроны к ним, так ещё и мины заставили тянуть. Но я объяснял, что мы этим спасём себе жизни. И, выслушав мои аргументы, солдаты поверили мне. После этого даже стали больше доверять, хотя первое время постоянно называли «Пушистый», из-за того, что я тогда ещё не брился и над верхней губой у меня вырос лёгкий пушок.

Бои под Гомелем были очень ожесточённые, но выделить какой-то конкретный бой я сейчас не смогу, ведь каждый из них переживаешь по-своему. Да и сложно запомнить детали, ведь немцы с нами не церемонились, шли напролом. Надо сказать, что атаковали они нахально, и, так как я в то время не пил, то на расстоянии чувствовал запах спиртного. Видимо, для того, чтобы хоть как-то приглушить страх, немцы шли в бой пьяными. Вскоре в одном из боёв наше отделение подбило с помощью моей задумки несколько танков. Тогда наши позиции о том, как мы подрывали танки. И смершевец также меня послушал, после чего сказал, что в моих поступках не было ничего предосудительного, и ушёл.

После так получилось, что во время одного из боёв нас сильно разбили, нам пришлось убегать. Те, кто постарше, вытаскивали затворы из ПТР и бежали с ними, чтобы не волочь за собой всё противотанковое ружье. Я же остался, боялся бросить ружье, а унести его не мог, да и в целом растерялся, тогда старослужащие вернулись и забрали меня с собой. При отходе мы наскочили на дивизионное НП, и там нас строго спрашивают: «Где оружие?» Пришлось всё рассказывать. Тут какой-то тыловой штабист на нас и напустился: «Как вы могли бросить свои ружья? Как смели так поступить?!» К счастью, к тому времени пехота контратакой отбила те позиции, что мы оставили. Мы же показываем в штабе затворы и объясняем, что без них противотанковые ружья, как всякое другое оружие, небоеспособны, но нас и слушать никто не стал. Пришлось возвращаться назад и искать наши ружья. К сначала подверглись сильному артобстрелу, и враги были уверены, что подавили наши противотанковые расчёты.

На нас пошли танки, но несколько из них подорвались на моих минах. Когда же танкисты начали выскакивать из горевших машин, мы открыли по ним шквальный огонь из винтовок и пулемётов. Шедшая за ними пехота после подрыва танков залегла, и мы по ним также отрыли сильный огонь. В итоге немцы откатились назад. Командир взвода обещал меня отметить.