Арминэ - [55]

— Как это — особенное?

Тогда мы, перебивая друг друга, рассказали сельскому почтальону о разговоре Мец-майрик с тетушкой Сопан, который случайно услышали я и братишка.

— Ну смотрите, как знаете, — выслушав нас, сказал Андроник. — Я — могила, никому не скажу ни слова. Кто знает, может, и в самом деле лучше всю жизнь надеяться и ждать… — добавил он, глубоко задумавшись, словно позабыв о нашем присутствии.

Когда поздно вечером Мец-майрик вернулась с поля, мы ей ничего не сказали. Да и во все последующие дни, до самого возвращения в город, я и Грантик вели себя тише воды, ниже травы, и мы даже однажды услышали, как Мец-майрик сказала тетушке Сопан: «Ребята стали такими послушными, просто не нарадуюсь на них».

* * *

Наконец наступил и канун нашего отъезда в город.

— Геворг, Грантик, принесите из сарая две-три вязанки хлопкового хвороста и сложите возле тон-дыра. Сегодня будем печь лаваши и сладкую гату. Немного повезете с собой в город. Хлеб сейчас там все еще по карточкам, — сказала Мец-майрик, выйдя из дома с засученными до локтя рукавами и в переднике, перепачканном мукой.

Мы быстренько принесли несколько вязанок хлопкового хвороста и сложили возле тондыра — это такая круглая, наподобие колодца, яма в земле глубиной в полтора-два метра, стены которой выложены белыми глиняными кирпичиками. В ней у нас пекут лаваши и плоские хлебцы.

А тут подоспела и бабушкина подружка Сопан — они с Мец-майрик всегда помогали друг другу печь хлеб, — и скоро сухой хлопковый хворост весело затрещал в тондыре.

Мы, как зачарованные, следили за огромными пляшущими языками пламени. Тысячи искринок взлетали вверх и спустя секунду, словно растворяясь, исчезали в воздухе. Еще несколько минут — и от сгоревшего дотла хвороста осталась на дне тон-дыра только кучка красных угольков, подернутых голубоватой пленкой золы.

— В самый раз, Сопан-джан, давай тесто, — плеснув водой на раскаленные стенки тондыра, сказала Мец-майрик. Вода, зашипев, мгновенно испарилась.

Тетушка Сопан начала раскатывать тесто, а Мец-майрик, сидя по-турецки, ловко налепляла тонкие лаваши на горячие стенки тондыра, всякий раз на секунду по пояс исчезая в нем.

— Сопан, возьми-ка железный крюк и снимай испеченные лаваши, — сказала Мец-майрик, вытирая рукавом потный лоб.

Но тетушка Сопан не успела взять в руки железный прут с крючком на конце, потому что калитка с шумом распахнулась и во двор, запыхавшись и припадая на правую ногу, вбежал хромой Андроник. Он размахивал в воздухе белым треугольником.

Подбежав к Мец-майрик, он одним духом выпалил:

— Тетушка Машок! Свет твоим глазам! Тебе письмо от сына!

— Что ты говоришь, Андроник-джан! Письмо? Да зацветет могила твоей матери розами! Давай, прочитай нам вслух, узнаем, почему он так долго не писал.

Я изумленно уставился на сельского почтальона. Как же так? Значит, произошла ошибка и дядя Сурен жив?

Тут кто-то дернул меня за рукав. Я обернулся: это был Грантик.

— А как же черная бумага, а?.. — тихо проговорил он.

— Да погоди ты, — нетерпеливо отмахнулся я от него. Понимаете, я был не меньше его ошеломлен.

Андроник читал вслух письмо — оно было написано по-армянски, — а Мец-майрик и тетушка Сопан, стоя возле него, ловили каждое произнесенное им слово.

Дядя Сурен в письме сообщал, что в прошлом году во время одного из боев его тяжело ранило и он бы погиб, если бы его, раненного и без сознания, не подобрали белорусские партизаны, которые и выходили его. А после он вместе с ними партизанил до тех пор, пока наши войска не освободили всю Белоруссию от фашистов.

— Андроник-джан! — радостно воскликнула Мец-майрик, обняв его. — Пусть отныне твои болезни перейдут ко мне! А за счастливую новость с меня магарыч!

Она побежала в дом и вынесла пару ярких шерстяных носков:

— Вот тебе подарок. Я их связала сама. Возьми и носи на здоровье.

— Эй, что это у вас там за шум? — крикнула из-за ограды соседка Мариам.

— Ахчи Мариам, письмо, письмо получила от моего сына! — крикнула ей Мец-майрик.

— Вай, свет глазам твоим! Стало быть, черная бумага пришла по ошибке? Вай, какое это счастье!

— Что-что! — крикнула какая-то женщина, проходившая мимо распахнутой настежь калитки. — Значит, Сурен жив и черная бумага оказалась ошибкой?

Изумлению моему не было предела: ведь я считал, что тайна черной бумаги известна лишь мне, Грантику да сельскому почтальону. В глубоком недоумении я взглянул в лицо хромому Андронику. Он поспешно отвел глаза в сторону.

— Э-э, что вы тут все толкуете про какую-то черную бумагу? — удивилась Мец-майрик. — Не такого сына я родила, чтобы его смогли одолеть фашисты! Я и не сомневалась, что рано или поздно получу от него письмо!

— Вай, ахчи, ахчи! — спохватилась вдруг тетушка Сопан. — Забыли про лаваши!

И она бросилась к тондыру. Я тоже кинулся туда.

Несколько лавашей сорвалось со стенок и лежало на дне, в золе, а остальные, с отставшими краями, все еще румянились на стенках, правда, готовые каждую минуту шлепнуться вниз. Тетушка Сопан ловко подцепляла лаваши крючком, вытаскивала их из тондыра и раскладывала на белом холсте. У меня слюнки потекли, до чего вкусно запахло свежеиспеченным хлебом.