— …И если бы ты ради своего больного брата полез в колхозный сад за виноградом…
Молчание.
— …И если бы тебя поймал в садах колхозный сторож…
Саркис-даи глубоко задумался, вздохнул и уставился в землю.
— …И если бы этим колхозным сторожем оказался я, то, честное слово, я бы тебя отпустил, — закончил я и посмотрел ему в лицо.
По коричневой щеке Саркис-даи — не верите? — покатилась крупная слеза, а у его собаки брови стали домиком. Саркис-даи встал с пня, подошел ко мне, взял меня под мышки, опустил на землю и, не говоря ни слова, зашагал прочь. Пес его, печально опустив морду и поджав хвост, медленно побрел за хозяином. Минуту или две я смотрел им вслед, потом зашагал, только в другую сторону.
* * *
Когда я, лопоухий Тутуш и Ваган подходили к дому нани, было уже около пяти или шести вечера. Солнце клонилось к западу, в воздухе стало чуточку прохладнее, и было не так больно ступать босыми пятками по нагретой земле.
Мы поднялись на веранду и заглянули в окно: нани дома не было. Увидев нас, Грантик приподнялся в постели, лицо его по-прежнему было красное, как огонь.
— Смотри, Грантик, я тебе принес ранний виноград, — сказал я и опустил тяжелые грозди на стоявший рядом с тахтой табурет.
— Мне нельзя, — пролепетал Грантик и слабо улыбнулся пересохшими губами.
— Нельзя зеленый, а этот посмотри, какой спелый, — сказал я. — Правда, спелый, Тутуш?
— Ага.
Я был уверен, что брат заболел от недосмотра. Разве Мец-майрик не говорила об этом?
— Вы стойте на веранде, — велел я лопоухому Тутушу и Вагану, — и, как только увидите, что нани возвращается, стукнете в окно, ладно?
— Хорошо. — Ребята вышли на веранду.
— Ешь, Грантик, ешь. Ты попробуй, какой сладкий — ну прямо как сахар! — Я оторвал прозрачную ягоду и положил себе в рот.
Грантик протянул худую руку, взял большую тугую кисть и принялся есть. Я заметил, что по мере того, как он ел виноград, аппетит возвращался к нему. Покончив с одной кистью, он принялся за вторую, а потом за третью.
Когда раздался предупреждающий стук в оконное стекло, он уже заканчивал третью кисть винограда!
— Нани идет, — в панике сказал я, — дай сюда — я спрячу под тахтой.
Но я не успел.
— Вот, Грантик-джан, — сказала вошедшая нани, подозрительно оглядев меня и брата, — я принесла тебе свежего мацуна. — Вдруг она увидела пустые кисти винограда на полу. — А это что? Кто принес виноград?
— Никто, — ответил Грантик.
— Как никто? Кисти съедены… Это ты съел, Грантик? Вай, тебе же нельзя! Сколько съел? Много? Скажи: сколько съел?
При виде панического страха нани — а ведь ее трудно было чем-либо испугать — встревожился и я.
— Три большие кисти, — виновато сказал я. — Но, нани, нани, виноград был очень спелый! — в отчаянии добавил я.
— Вай, чтобы тебя змея укусила! Дохтур сказал, что если Грантик притронется к сырым фруктам, то ему конец.
— Нани, виноград был спелый, честное слово, спелый, — тупо повторял я.
— Вай, дом мой обрушился! Вай, что мне теперь делать! — запричитала она, хлопая себя по тощим бокам.
Грантик и я испуганно смотрели на нее и молчали. Потом я вышел на веранду.
— Ругала? — сочувственно спросили Тутуш и Ваган, опустившись подле меня на ступеньку.
Я не успел ответить, потому что нани выбежала из комнаты и сказала:
— Беги за дохтуром.
— Ему… плохо?
— Он еще спрашивает! Сейчас же беги за ним.
— Ему… нехорошо?
— Не знаю. Он закрыл глаза и не открывает. Беги!
Через десять минут, а может быть, и больше я прибежал с сельским врачом. Я остался на веранде, не смея войти в дом.
Спустя какое-то время из комнаты вышел врач, а вслед за ним — нани.
— Сейчас ничего определенного сказать нельзя. Мальчик не то в глубоком сне, не то в забытьи. И температура еще высокая. Говорите, съел много? И не мытый? М-да…
Тут врач укоризненно посмотрел в мою сторону. Я опустил голову.
— Подождем до завтрашнего утра. Ничего, кроме кипяченой воды, не давать, а утром рано я зайду, — добавил он и ушел.
После его ухода нани вошла в дом. Я по-прежнему оставался сидеть на ступеньке. Ваган и лопоухий Тутуш пошли к себе домой, потому что было уже поздно и их дома ждали к ужину.
Наступили сумерки.
Я обхватил колени и сидел, уставившись в наступившую темноту. Тяжесть одиночества легла мне на сердце. «Я, я один виноват во всем. Это по моей вине Грантику сейчас плохо», — думал я.
Спустя некоторое время нани, что-то буркнув себе под нос, вышла и направилась к соседке, а я тихо, на цыпочках вошел в комнату. Постоял-постоял у постели неподвижно лежащего Грантика, потом медленно побрел обратно на веранду.
Вернулась от соседки нани, что-то неся в руках, и принялась разводить огонь в очаге на веранде, а я все сидел на ступеньке. Сидел до самого наступления ночи. И незаметно для себя уснул, уронив голову на руки…
* * *
Проснулся я от громких голосов: это разговаривали сельский врач и нани.
— Ну как дохтур? — спрашивала нани.
При бледном свете раннего утра морщинистое лицо ее было серым и утомленным.
— Температура нормальная, и опасность миновала. Случай удивительный в моей практике, — говорил в недоумении врач. — Ваш внук почти выздоровел. Во всяком случае, не тревожьте его, пусть спит. Ничего не понимаю, — как бы про себя пробормотал врач и, пожав плечом, направился к калитке.
