Арминэ - [34]

— Идите есть мацун!

Вы никогда не пробовали в жаркий летний день свежий, холодный мацун, заквашенный в глиняных крынках? Поверьте, ничто на свете так не утоляет жажду и голод, как это густое жирное молоко, заквашенное в глиняной посуде и оставленное на всю ночь на холодном земляном полу! Вот почему мы с Грантиком не заставили себя просить второй раз, а, мгновенно бросив лопаты, побежали на веранду.

— Это — тебе, а это — тебе, — сказала Мец-майрик, поставив передо мной и Грантиком по крынке мацуна.

Крутые глиняные бока крынок запотели и влажно поблескивали на свету.

Грантик, не теряя времени, придвинул к себе мацун поближе и стал есть его ложкой, а я не притронулся.

— А ты чего ждешь?

Я молча и угрюмо уставился на стоявший передо мной мацун, с недовольным видом дернул плечом и головой.

— Почему ты не ешь? — с тревогой в голосе спросила Мец-майрик. — Уж не заболел ли ты, Геворг-джан? Ты же любишь мацун.

— Не хочу.

— Но почему же?

Я поднял на нее глаза:

— Сколько мне лет, Мец-майрик?

— Одиннадцать, — с недоумением ответила бабушка.

— А сколько Грантику?

— Девять.

— Тогда почему и мне и ему по одинаковой крынке мацуна?

Мец-майрик растерянно заморгала:

— А разве тебе этого мало?

— Мец-майрик, тут дело не в том, мало мне этого или много, — терпеливо разъяснял я, — дело тут вовсе не в количестве мацуна. Ты вот лучше скажи: кто из нас старший?

— Ну, ты…

— Если я старше, то, значит, мне, как старшему, полагается большая крынка мацуна, а Грантику — маленькая.

— Да ведь тебе большую не съесть! — воскликнула бабушка. — В ней же больше литра!

— Нет, съем. Если Грантик съедает пол-литровую крынку, то я смогу литровую, — настаивал я.

Мец-майрик секунду или две смотрела на меня удивленными глазами, потом, махнув рукой, пошла в кладовку, принесла огромную крынку мацуна и поставила передо мной.

— На вот тебе большую крынку, но смотри: если не съешь — вылью тебе на голову, — сказала Мец-майрик и, подняв на плечо большой медный кувшин, пошла к роднику за водой.

Доказав свое несомненное старшинство, я с удовольствием придвинул к себе огромную посудину и стал с аппетитом есть мацун, чувствуя на себе взгляд Грантика, в котором — честное слово! — я прочел не то уважение, не то восхищение.

Грантик уже съел свой мацун и с любопытством смотрел на мое единоборство с огромной крынкой. Ибо это было настоящим единоборством: я с трудом глотал мацун и уже жалел, что пожадничал. А с другой стороны, я старший и, как вы уже несомненно заметили, не терпел, когда другие не хотели этого замечать.

— Ага, больше не влезает? — спросил Грантик насмешливо.

Положив ложку на стол, я с показным равнодушием пожал плечами, не удостоив его ответом.

— Давай ешь, а то Мец-майрик вернется и наденет тебе на голову крынку, — уже откровенно смеясь, сказал Грантик.

Этого еще не хватало! Чтобы мне, старшему, советовали, как поступать! Будто я сам не знаю!

— А зачем ей это делать, я и сам могу, — сказал я и вылил остатки мацуна себе на голову.

Грантик в изумлении открыл рот.

— Закрой рот, а то воробьи залетят, — сказал я.

— Ну и ну! — воскликнул Грантик.

Я сидел, чувствуя, как прохладный мацун льется мне за воротник, стекает по лицу вниз, прямо на грудь. Хотите — верьте, хотите — нет, но в такую жару, какая стояла в тот день, это было даже приятно. А если бы и нет, все равно я не показал бы виду перед таким пацаном, как мой младший брат! А в том, что я его поразил, можете не сомневаться: он так и сидел, словно лишился дара речи, до самого прихода бабушки.

Нужно ли мне рассказывать, как рассердилась Мец-майрик, когда, вернувшись с родника, увидела, что я сижу на деревянной тахте, облитый мацуном.

— Вай, негодный мальчишка! — напустилась она на меня. — Что это ты сделал со своей головой, а? Зачем налил на себя мацун? — кричала Мец-майрик, которая никогда раньше не повышала голоса. — Люди сейчас голодают, а ты что делаешь, негодный мальчишка!

Что верно, то верно, я об этом и не подумал. Мне стало не по себе, честное слово.

— А разве ты не сказала, что выльешь мне его на голову, если я не съем все? — стал я оправдываться. — Вот я и вылил… чтобы не трудиться тебе…

— Мало ли что я сказала, — продолжала сердито Мец-майрик. — Ну раз ты у нас такой умник, тогда сам же все и постираешь.

— А я не умею, — сказал я.

— Ничего, научишься.

И Мец-майрик принесла большой эмалированный таз с водой, поставила на табурет, рядом положила кусок мыла и строгим голосом сказала:

— Сейчас же сними рубашку и выстирай. А после, когда вода в казане нагреется, сам умоешься.

— Я тебе говорил? — засмеялся Грантик. — Я тебе говорил? Ха-ха-ха! — повторил он, приплясывая.

— То, что ты говорил, в одно ухо вошло, из другого вышло, понятно? — огрызнулся я.

Подумать только, он мне говорил! И, не обращая больше никакого внимания на братишку, я принялся стирать свою одежду.

Пахлеваны

— Пахлеваны! Пахлеваны приехали! — разнеслось в один из июльских воскресных дней, когда в село, поскрипывая, въехала арба с циркачами-канатоходцами.

— Мец-майрик, пахлеваны приехали! — заорал и я, пулей вылетев во двор. — Пошли скорей, они сейчас там, за виноградниками, на пустыре! Скорей, Мец-майрик!