Арманс - [50]

Госпожа д'Омаль, не без основания утверждавшая, что не видела человека привлекательнее Октава, легкомысленно объясняла это тем, что он ей «никогда не надоедает. До встречи с ним я и помыслить не могла, что бывают такие люди. Главное, что с ним всегда весело!» «А я, — думала Арманс, слушая эту простодушную хвалу и вздыхая, — я отказываю этому человеку, которым все так восхищаются, в праве пожать мне руку. Но таков мой долг, и я никогда его не нарушу». Иной раз по вечерам Октав отдавался самому большому для него удовольствию: он молча смотрел на Арманс. Это замечала и г-жа д'Омаль, которая сердилась на то, что ее не развлекают, и Арманс, которая радовалась тому, что обожаемый кузен занят только ею.

Церемония посвящения в рыцари ордена Святого Духа, видимо, задерживалась, и г-жа де Бонниве снова стала подумывать об отъезде в Пуату, где у ее мужа был замок, давший имя всему его роду. С ней должен был ехать шевалье де Бонниве, младший сын маркиза от первого брака, новое для читателя лицо.

ГЛАВА XXV

Totus mundus stult.

Hungariae rex.[76]

Приблизительно в то время, когда Октав был ранен, общество, собиравшееся у маркизы, пополнилось новым лицом — только что прибывшим из Сент-Ашёля[77] шевалье де Бонниве, третьим сыном г-на де Бонниве.

Так как при старом режиме ему пришлось бы избрать духовную карьеру, то и сейчас, несмотря на многие перемены, все семейство во главе с самим шевалье считало, что традиция обязывает его посвятить себя церкви.

Хотя ему едва исполнилось двадцать лет, он слыл юношей весьма ученым и, главное, не по возрасту здравомыслящим. Он был небольшого роста, очень бледен, одутловат, и на всем его облике лежала неуловимая печать елейности.

Однажды вечером в гостиную принесли «Etoile»[78]. Бандероль на ней была сдвинута: очевидно, газету уже читал привратник.

— Значит, и эта газета не лучше других! — невольно вырвалось у шевалье. — Ради мелочной экономии на второй полоске серой бумаги, которая накрест скрепляла бы первую, издатели готовы рисковать тем, что их газету будет читать простонародье, как будто простонародью подобает читать! Как будто оно способно отличить хорошее от дурного! Если так ведут себя монархисты, то чего нам ждать от якобинцев.

Этот неожиданный взрыв красноречия был встречен общим одобрением; он доставил шевалье благосклонность стариков и всех тех, кто не столько блистал умом, сколько на него претендовал. Барон де Риссе, которого читатель, вероятно, уже забыл, величественно поднялся с кресла и обнял юношу. Его жест на несколько минут погрузил гостиную в благоговейное молчание и позабавил г-жу д'Омаль. Она подозвала шевалье и вступила с ним в разговор, как бы взяв его под свое покровительство.

Ее примеру последовали и другие молодые женщины. Шевалье сделался до некоторой степени соперником Октава, который как раз в это время был ранен и лежал у себя дома в Париже.

Но как ни молод был шевалье, вскоре все стали испытывать к нему безотчетную неприязнь. Его нисколько не трогало то, что обычно волнует людей. Он словно готовил себя к совсем особому будущему. Казалось, он способен на самое коварное предательство.

Сорвав лавры успеха нападками на «Etoile», шевалье де Бонниве утром явился с визитом к г-же д'Омаль и повел себя с ней, как Тартюф, предлагающий Дорине прикрыть платочком то, на что смотреть негоже. Он серьезно отчитал ее за легкомысленное замечание по поводу какой-то церковной процессии.

Молодая графиня вступила с ним в спор, звала его приходить к ней и была в восторге от этой нелепой беседы. «Точь-в-точь как мой муж! — решила она. — Жаль, что здесь нет бедного Октава: вот бы мы с ним посмеялись!»

Очень ревниво отнесся шевалье к шуму, поднятому вокруг Октава, имя которого было у всех на языке. Потом Октав приехал в Андильи и снова стал бывать в обществе. Вообразив, что виконт де Маливер без ума от г-жи д'Омаль, шевалье счел необходимым прикинуться влюбленным в прелестную графиню и отпускать ей любезности.

Все свои речи шевалье беспрестанно и очень кстати пересыпал ссылками на знаменитые творения прозаиков и поэтов, как французских, так и латинских. Г-жу д'Омаль, мало сведущую в литературе, это развлекало, и она всегда просила у него разъяснений. Память шевалье, действительно превосходная, никогда не подводила его, и он без запинки приводил подходящие к случаю стихи Расина или фразы Боссюэ, а затем изящным и понятным языком разъяснял связь между приведенной цитатой и предметом разговора. Для г-жи д'Омаль во всем этом была свежесть новизны.

Однажды шевалье сказал:

— Любая статейка из «Пандоры»[79] может навсегда отравить удовольствие, которое доставляет власть.

Это замечание было сочтено весьма глубокомысленным.

Сперва г-жа д'Омаль восхищалась шевалье, но уже через несколько недель она стала его бояться.

— Когда я смотрю на вас, — сказала она ему, — у меня такое ощущение, словно я в глухом лесу встретила ядовитую змею. Чем вы умнее, тем легче вы можете причинить мне зло.

В другой раз она заявила, что именно шевалье придумал мудрое изречение: «Речь дана человеку для того, чтобы скрывать свои мысли»[80].

Немало людей относились к шевалье де Бонниве с исключительным расположением. Так, например, хотя он восемь лет провел вдали от отца в Сент-Ашёле, Бриге