Арманс - [43]

Стоило Октаву один раз подумать о письме, как эта мысль целиком завладела всем его существом. «Если мне станет лучше, я всегда успею его сжечь, — оправдывался он перед собой. Октав чувствовал себя все хуже, у него разламывалась голова. — Я могу умереть внезапно, — весело сказал он себе, стараясь вспомнить то, что знал из анатомии. — Конечно, я имею право написать ей!»

Наконец он не выдержал и попросил перо, бумаги и чернил. Ему принесли лист грубой бумаги, на которой обычно пишут школьники, и дрянное перо, но чернил в доме не оказалось. Признаться ли читателю? Ребячество Октава дошло до того, что вместо чернил он стал писать кровью, все еще сочившейся сквозь повязку на его правой руке. Писать пришлось левой рукой, но это оказалось куда легче, чем он предполагал.

«Дорогая кузина!

Я только что получил две раны, и каждая из них может недели на две уложить меня в постель. Я пишу вам это потому, что ни к кому на свете, кроме моей матери, не отношусь с таким безграничным уважением, как к вам. Я не скрыл бы от вас, если бы мне грозила опасность. Вы неоднократно доказывали мне свою нежную дружбу; не будете ли вы добры ко мне еще раз и не зайдете ли как бы случайно к моей матери, когда господин Долье будет рассказывать ей о том, что я упал с лошади и сломал правую руку? Знаете ли вы, дорогая Арманс, что в том месте, где рука соединяется с кистью, у нас две кости? Так вот, одна из этих костей перебита. Из всех ранений, укладывающих человека на месяц в постель, это — самое легкое. Не знаю, можно ли вам, не нарушая правил приличия, навестить меня во время болезни? Боюсь, что нет. У меня есть нескромная просьба: под предлогом того, что лестница в мою спальню очень узка, не распорядится ли кто-нибудь поставить кровать для меня в гостиной, рядом с комнатой моей матери? Я сразу соглашусь... Прошу вас немедленно сжечь это письмо... У меня только что был обморок — естественное и нисколько не опасное следствие геморрагии. Видите, я уже выражаюсь ученым языком. К вам была обращена моя последняя мысль перед тем, как я потерял сознание, к вам была обращена и первая, когда я пришел в себя. Если вы сочтете это удобным, приезжайте в Париж до моей матери: зрелище доставки домой раненого, даже если у него простой вывих, всегда очень тягостно. Нужно ее от этого избавить. Какое несчастье, дорогая Арманс, что у вас нет родителей! Если случайно против всяких ожиданий я умру, вы потеряете человека, который любил вас больше, чем отец может любить родную дочь. Дай вам бог такого счастья, какого вы достойны. А это много, очень много.

Октав.

P. S. Простите мне мои жестокие слова: тогда я не мог иначе».

Как только Октав подумал о близости смерти, он попросил второй лист бумаги и посредине его написал:

«Завещаю все принадлежащее мне сейчас имущество моей кузине Арманс Зоиловой, как слабое свидетельство признательности за все заботы, которыми она, несомненно, окружит мою мать, когда меня не будет в живых.

Составлено в Кламаре... 182... года.

Октав де Маливер».

И он попросил двух свидетелей подписаться, потому что сорт чернил, которыми он вынужден был писать, внушал ему некоторые сомнения насчет законности завещания.

ГЛАВА XXII

То the dull plodding man whose vulgar soul is awake only to the gross and paltry interests of every day life, the spectacle of a noble being plunged in misfortune by the resistless force of passion, serves only as an object of scorn and ridicule.

Deckar.[74]

He успели свидетели подписаться, как Октав снова лишился чувств. Крестьяне, перепугавшись, побежали за священником. Наконец из Парижа явилось двое хирургов: они нашли, что положение Октава серьезное. Так как этим господам отнюдь не улыбалось ежедневно приезжать в Кламар, они потребовали, чтобы раненого доставили в Париж.

Письмо к Арманс Октав послал через молодого крестьянина, который вызвался достать почтовую лошадь и часа за два добраться до замка Андильи. Посыльный опередил Долье, задержавшегося в Париже из-за поисков хирурга. Он ухитрился увидеться с м-ль Зоиловой так, что никто в доме не обратил на него внимания. Она прочла письмо и с трудом заставила себя задать несколько вопросов. Мужество совсем изменило ей.

Когда Арманс получила роковую весть, она была в том подавленном состоянии, которое всегда овладевает человеком, принесшим большую жертву во имя долга и вынужденным после этого вести спокойную, бездеятельную жизнь. Она пыталась приучить себя к тому, что больше никогда не увидит Октава, но ей и в голову не приходила мысль о том, что он может умереть. Этот последний удар судьбы застал ее врасплох.

Пока посыльный рассказывал неутешительные подробности случившегося, она задыхалась от подавленных слез: в соседней комнате сидели г-жа де Маливер и г-жа де Бонниве. Арманс холодела при мысли, что они могут услышать ее рыдания или увидеть ее смятенно лицо. Г-жа де Маливер умерла бы при одном взгляде на нее, а г-жа де Бонниве сочинила бы потом грустную и трогательную историю, малоприятную для ее героини.

Мадмуазель Зоилова ни в коем случае не могла допустить, чтобы несчастная мать увидела письмо, которое ее сын написал своею кровью. Она решилась ехать в Париж, взяв в качестве компаньонки горничную. Последняя посоветовала ей попросить молодого посыльного сопровождать их в карете. Не буду повторять печальных подробностей, которые Арманс еще раз выслушала во время путешествия. Наконец карета приехала на улицу Сен-Доминик.