Арктическое лето - [109]

Во время ночных визитов Мохаммеда Морган ни на секунду не терял уверенности в том, что его друг умер. Но тот продолжал появляться, хотя иногда выглядел так, словно тело его или лицо принадлежали кому-то другому. В этих встречах не было ничего романтического, но чувствовалось, что оба они чего-то хотят.

Самое тревожное и удивительное сновидение явилось Моргану через много месяцев после ухода Мохаммеда – его друг принял форму молодого человека в черных одеждах, с маленькими, но отчетливо очерченными усами. Внешне он не походил на Мохаммеда, но чувство, пробужденное в душе Моргана, не могло лгать – это был он. Морган знал, что должен идти за ним, однако во сне у Моргана оставался тот же характер, что и наяву, а потому он замешкался. Каким-то образом Морган знал, что молодой человек собирается сесть на поезд, но, когда Морган попытался догнать его, ноги его отяжелели и он не смог сделать ни шагу. В конце концов они оказались в туалете, заполненном и другими людьми, вскоре ушедшими и оставившими их в одиночестве. Они заговорили, но, по-видимому, ни о чем, при этом оба они стояли совершенно обнаженными, а Мохаммед все время улыбался.

И все-таки сон не имел никакого отношения к жизни плоти. Труднее всего было просыпаться, зная, что Мохаммед уже не проснется никогда. Вот что самое ужасное: его друг даже не знал, что умер, и именно потому, что был мертв. Все, что осталось от него, – горстка праха на кладбище в Мансурахе. Поначалу Морган ощущал себя атомом, который ищет другой атом, – так выглядела смерть. Но по прошествии месяцев на поверхность его сознания вышли более глубокие чувства. Морган стал по-настоящему одержим Мохаммедом и раздавлен его смертью – настолько, что чувствовал внутри постоянную пульсирующую боль.

* * *

Творчество сделалось для него убежищем. Внешне Морган был вполне контактен; он встречался с огромным числом людей, легко чувствовал себя в любой компании, но существенная часть его личности не участвовала в реальной жизни и фактически не обращала на внешний мир никакого внимания. Эта часть, если только она не думала о смерти, была рада, вернувшись домой, в свою мансарду, приняться за работу, и долгие часы без перерыва, забыв о материальном мире, пребывать в мире воображаемом.

Страдание затемняет взор, горе просветляет. В состоянии удивительной ясности ума Морган вернулся к той сцене в пещерах, на которой остановился девять лет назад.

Девять лет, проведенных в темноте! Бедная мисс Квестед мечется в разные стороны, надеясь убежать. Наконец-то она приобрела собственное имя – Адела, хотя большая часть ее, самая сухая и рациональная, по-прежнему принадлежит самому Моргану. Иногда Моргану кажется, что он вряд ли хотя бы минуту выдержит ее присутствие, – в те моменты, когда она пытается вырваться из пещер и спастись.

Но чьи это руки протянуты к ней? Иногда Моргану кажется, что это руки Азиза, иногда – проводника-индийца, а иногда – и его собственные. В любом случае все это неубедительно. Он хватает ее за грудь, бьет и душит, затягивает на ее горле ремешок от полевого бинокля – все надуманно, форсированно; Морган изображал в этой сцене скорее желаемое, чем прочувствованное, потому она и выглядела неестественно. Морган никогда не был особенно силен в изображении физической жестокости, хотя миром эмоций манипулировал мастерски.

Лучше начать заново, с чистого листа, решил он. Сделал чистовую копию с того, что лежало в черновиках, которые затем выбросил. И начал сначала.

И неожиданно снова оказался там, в Барабарских пещерах, в то самое утро. Один, заточен в глубине скалы. Полнейшая темнота ощущалась одним целым с гладкостью камня, скользившего под кончиками его пальцев. Несмотря на полную тишину, звучало эхо, принявшее физическую форму, – здесь находился кто-то еще; этот человек двигался, когда двигался Морган, и застывал, когда останавливался он, отражая движения Моргана подобно зеркалу. Ощущение присутствия, тонкий контур – нечто совсем нематериальное. Кто бы это мог быть? Не узнать. Тот, другой, оставался тайной.

И вдруг совершенно неожиданно отчаяние овладело Морганом. Более всего он хотел бы отбросить эту сцену, но не мог так поступить. В конце концов он – автор; он сформулировал вопрос, и его работа состоит в том, чтобы дать ответ на него. Он не мог подвесить в воздухе и лишить объяснения центральный эпизод романа.

И вдруг ему явилась мысль – настолько очевидная, что он даже вслух проговорил:

– А почему бы и нет?

Почему не сохранить все в тайне?

И сразу же его охватило пусть и сдержанное, но волнение. Как только эта мысль явилась к нему, он понял – отсутствие ответа и есть, по сути, ответ. Он целых девять лет ходил вокруг да около, а все это время решение лежало под ногами. Он метался в поисках краеугольного камня для главной сцены, но, как оказалось, искал он в неверном направлении.

Холодная, серьезная, глупая Адела. Все это время она была влюблена, страстно желая, чтобы к ней наконец прикоснулись, и ее желание породило агрессию. Агрессию воображаемую, реальную или призрачную? Пусть это останется тайной. Морган не станет объяснять, что случилось, потому что он не