Аркашины враки - [4]
– Заполняй анкету.
Я заполняла долго и через пень-колоду. Маруся тем временем читала нарядную книжку, из тех, что можно было купить только за рекордную сдачу макулатуры – «Госпожа Бовари» Флобера. Когда я кашлянула, чтоб задать вопрос, Марья Федоровна вопроса ждать не стала, просто забрала анкету.
– Ну и ну… а еще студентка! Ошибки и помарки. И как тебя в институт взяли?..
Я и сама не знала как. Но Марья Федоровна внезапно сжалилась.
– Ладно, поняла, заполню сама. Подпишись тут и тут. Допуск к секретности из Москвы не скоро приходит, ждать не меньше двух недель. Можешь послезавтра выходить на работу. Будешь пока уборщицей в з/у.
Я поинтересовалась, где это «зэу».
– Вот туточки!.. – Марья Федоровна вспыхнула лицом и с возмущением раскрыла объятия всему окружающему ее пространству. – В ззз-заводо-ууу-управлении! – И снова заговорила спокойно и скучно: – Работа посильная, деньги маленькие… а все же деньги. Заступай послезавтра. Трудовую книжку тебе открою. И местечко в заводе тебе присмотрим, Аркаша сказал, чтоб в первую смену. Пока свободна. Ступай к своему дядьке. И скажи ему – пусть врет, да не завирается!
Я вышла. В коридоре меня ждал Аркадий Семенович. Он сказал:
– Пошли! – и я пошла за ним именно как за собственным дядькой, которого у меня никогда не было, но вот – нашелся.
Инженер Косых привел меня в ту же комнату с верстаком, в свою как бы скобяно-столярно-электро-фото-художественную мастерскую. Угостил чаем с сушками. А себе достал из-под верстака початую чекушку с наклейкой «Столичная» и плеснул два булька в кружечку, красную в белый горошек. Выпить не спешил. Смотрел на меня и, похоже, жалел. Задавал простые вопросы – где с кем живу, на кого учусь, чего делать умею, что мне Маруся сказала… Я отвечала честно, что делать толком не умею ничего и так далее. А ему все нравилось. Особенно про то, что послезавтра заступлю уборщицей.
– Заступай! – сказал он. – И приходи пить чай.
Он проглотил свои два булька из кружки и даже сушкой не закусил.
На меня опять пахнуло тем же, с раннего детства знакомым художественным запахом. Неужто у него в бутылочке ацетон?..
У Аркадия Семеновича, как я за чаем узнала, не было не только племянниц с племянниками, но и детей. А была жена Наталья Николаевна, старше его на шесть лет. Некоторое время он говорил без умолку – несерьезно и сразу обо всем, не вспомнить о чем. О себе, между прочим, сообщил:
– Я дамский угодник. Но ты меня не опасайся. Преклоняюсь пред вечно юными дамами бальзаковского возраста.
Я и так совершенно его не опасалась. И оглядывалась по сторонам. Один простенок в мастерской был обит деревянными рейками, к ним было пришпилено кнопками десятка два фото– и просто портретов всевозможных женщин. Выделялась репродукция портрета «Неизвестная» Крамского, остальные – знаменитые киноактрисы и совсем неизвестные гражданки. Была среди них и одна старушка, совсем деревенская. Фотографии Маруси я там не заметила, и все же, помнится, мне подумалось, что Марья Федоровна у Аркадия Семеновича – одна из любящих, а возможно, и любимых. Я не стала передавать её слова, чтоб Аркаша врал, да не завирался.
Глаза у инженера Косых были не просто желтые, ещё и выпуклые, и со слезой, в слипшихся ресницах. Это в первое время как-то меня тревожило. Пока однажды, случайно увидев себя в зеркале, он не сказал:
– Страдаю хроническим конъюнктивитом.
Я успокоилась и перестала замечать слезы в его глазах.
Организм инженера Косых, очевидно, и в самом деле был во многих отношениях неудачный, но, независимо от своего организма, сам Аркаша не похоже было, чтоб страдал. Он жил со вкусом. На работу в заводоуправление являлся не в девять, а в десять, небритым, но в галстуке (синем в крапинку), сразу же по приходе натягивал до блеска глаженный синий сатиновый халат, доставал из шкафчика кисточку для бритья, опасную бритву и шел в казенный туалет. Их было два – «Ж» и «М», народу в заводоуправлении толклось много, но Аркадий Семенович спокойно и надолго запирался в «М», брился обстоятельно, выходя, извинялся перед очередью и шел к себе в мастерскую. Там он – немедля – выпивал. Именно водку, не ацетон. И принимался за работу. Тем временем его организм производил с водкой что-то неординарное, видимо, перегонял ее в ацетон. Аркаша знал об этом и утверждал, что он феномен судьбы и природы, что постоянно живет в мире высоких температур и сложных реакций. Инженер Косых безусловно принадлежал к племени художников-оформителей. И не просто принадлежал, а был чем-то вроде художественного руководителя всех ХО на УХЗ (в каждом цехе был один, а то и двое). Сам лично Аркаша отвечал за трехэтажное здание заводоуправления, оформляя его как изнутри, так и снаружи. Работа у него была и мелкая, и фундаментальная: живописная, шрифтовая, чертежная и даже конструкторская… Еще он был фотограф – в мастерской имелся многослойный экран с «фонами», настоящий театральный прожектор и загадочный серебряный зонт, про который Аркадий Семенович сообщил, что он не от дождя… Мой внезапно обретенный дядя был и монументалистом. Стену заводоуправления, выходившую к остановке автобуса, украшала фреска его работы в технике цветной штукатурки. На голубом фоне мужчина в черной рабочей робе и женщина в белом платье радостно улыбались, поддерживая стеклянную колбу с неизвестной зеленой жидкостью. Колба к тому же являлась ядром увесистого атома, вокруг нее на стационарных орбитах навсегда зависли разноцветные электроны или другие, еще не открытые наукой, элементарные частицы. Подобное в моем детстве мама в сельских клубах рисовала гуашью на фанерных щитах. А у парадного входа в з/у УХЗ привлекала взгляд сваренная из водопроводных труб и посеребренная конструкция – на ней крепились планшеты с фотопортретами передовиков производства, каждый планшет – 30 на 40 сантиметров.
Когда ее арестовали, она только что забеременела. Доктор в тюрьме сказал, что поможет избавиться от ребенка: «Вы же политическая — дадут не меньше восьми лет. Когда дитятке исполнится два года — отнимут. Каково ему будет в детских домах?» Мать лишь рассмеялась в ответ. Спустя годы, полные лишений, скорби и морока, она в очередной раз спасла дочь от смерти. Видимо, благородство, закаленное в испытаниях, превращает человека в ангела. Ангела-хранителя. Рассказы, вошедшие в книгу «Молёное дитятко», писались в разные годы.
«КРУК» – роман в некотором смысле исторический, но совсем о недавнем, только что миновавшем времени – о начале тысячелетия. В московском клубе под названием «Крук» встречаются пять молодых людей и старик Вольф – легендарная личность, питерский поэт, учитель Битова, Довлатова и Бродского. Эта странная компания практически не расстается на протяжении всего повествования. Их союз длится недолго, но за это время внутри и вокруг их тесного, внезапно возникшего круга случаются любовь, смерть, разлука. «Крук» становится для них микрокосмом – здесь герои проживают целую жизнь, провожая минувшее и встречая начало нового века и новой судьбы.
Сделав христианство государственной религией Римской империи и борясь за её чистоту, император Константин невольно встал у истоков православия.
Эта повесть или рассказ, или монолог — называйте, как хотите — не из тех, что дружелюбна к читателю. Она не отворит мягко ворота, окунув вас в пучины некой истории. Она, скорее, грубо толкнет вас в озеро и будет наблюдать, как вы плещетесь в попытках спастись. Перед глазами — пузырьки воздуха, что вы выдыхаете, принимая в легкие все новые и новые порции воды, увлекающей на дно…
Ник Уда — это попытка молодого и думающего человека найти свое место в обществе, которое само не знает своего места в мировой иерархии. Потерянный человек в потерянной стране на фоне вечных вопросов, политического и социального раздрая. Да еще и эта мистика…
Футуристические рассказы. «Безголосые» — оцифровка сознания. «Showmylife» — симулятор жизни. «Рубашка» — будущее одежды. «Красное внутри» — половой каннибализм. «Кабульский отель» — трехдневное путешествие непутевого фотографа в Кабул.
Книга Сергея Зенкина «Листки с электронной стены» — уникальная возможность для читателя поразмышлять о социально-политических событиях 2014—2016 годов, опираясь на опыт ученого-гуманитария. Собранные воедино посты автора, опубликованные в социальной сети Facebook, — это не просто калейдоскоп впечатлений, предположений и аргументов. Это попытка осмысления современности как феномена культуры, предпринятая известным филологом.
Не люблю расставаться. Я придумываю людей, города, миры, и они становятся родными, не хочется покидать их, ставить последнюю точку. Пристально всматриваюсь в своих героев, в тот мир, где они живут, выстраиваю сюжет. Будто сами собою, находятся нужные слова. История оживает, и ей уже тесно на одной-двух страницах, в жёстких рамках короткого рассказа. Так появляются другие, долгие сказки. Сказки, которые я пишу для себя и, может быть, для тебя…