Аркашины враки - [34]

Смотрит в потолок. Говорит неизвестно кому, раздраженно:

– Зачем мне твое письмо без обратного адреса?!

И слышит ответ:

– Ты что-то сказал?..

Это голос Марии. В спальне темнеет. Генрих осторожно поворачивает голову. На его плече голова Марии.

– Нет, ничего.

Они лежат, оба в пальто, на узкой короткой кушетке в маленькой темной гримуборной. За стенкой голоса, музыка. Генрих пытается поцеловать Марию, она отворачивает лицо.

– У меня губа треснула. Я простыла.

– Ты опять купалась?

– Да.

– Но ведь осень. Понимаешь – осень. Октябрь кончается, вчера снег шел. Море ледяное. Ты – морж? – Генрих пытается заглянуть в глаза Марии.

– Не знаю. У нас в речке Каме в июле холодней.

Генрих обнимает Марию, целует волосы, глаза, осторожно – губы. Отстраняется от нее, садится, мрачно оглядывает комнатушку.

– М-да… – Смотрит на Марию. – Стели постель.

– А где?

– Откуда я знаю!..

Они лежат на полу на покрывале, снятом с кушетки, укрывшись большой пляжной простыней. Лежат плечом к плечу.

Она говорит:

– Странная вышла у нас история.

Генрих осторожно поворачивает голову, чтобы увидеть лицо Марии. Видит близко влажный глаз, бровь.

– Это не история. Это роман.

Закрывает глаза.

Он спит. Спит в своей спальне, лежа поперек широкой кровати, в пальто и в ботинках, с засученной выше колена штаниной. Звонит телефон. Генрих с трудом просыпается, с трудом понимает, где он. Встает и идет в гостиную. Телефон, не дождавшись, замолкает.

Генрих включает телевизор, садится в кресло, закуривает. На экране возникает начальник в светлом щегольском костюме, приятной, утешительной наружности. Он выступает перед студентами и преподавателями, говорит о том, что кровавые события, которым сегодня исполнилось тридцать шесть лет, никогда не повторятся, он, как гарант конституции, этого не допустит. Раздаются аплодисменты.

Генрих ставит телефон поближе к себе и откидывается в кресле, смотрит сквозь ресницы на экран, там аплодируют серые люди. Вдруг раздается музыка. Масхара широко раскрывает глаза. Он видит не серый – другой, ликующий зал! И людей – других. Они смеются. Звучит бравурный марш, и в пестрый зал со сцены спускается Генрих-Наполеон. Он в сером сюртуке, в треуголке, с короткой шпагой в руке. Наполеон салютует, маршируя по залу в лосинах и в ботфортах, гремит шпорами под барабанный бой, зрители оборачиваются, аплодируют, тянут у нему руки, как дети к игрушке!.. Генрих выскакивает в пустой и тихий вестибюль, насвистывая «Марсельезу», идет мимо столиков буфета. Краем глаза цепляет мужчину и женщину, перед ними бутылка шампанского. Генрих узнает мужчину, его зовут Вахтанг, а женщина – новая, неизвестная.

Ей двадцать лет. Блондинка, короткая стрижка, челка, желтые глаза, широкие скулы, маленький нос вздернут, рот большой, мягкий. Генрих сейчас проскочит мимо…

Вахтанг его окликает:

– Эй, Наполеон, привет!

– Салют, мон шер![8]

– А мы ждем ТЕБЯ.

Генрих не останавливается, отвечает, оборачиваясь на ходу:

– Ребята, через две минуты буду с вами.

Наполеон уходит в дверь с надписью «Сцена. Вход воспрещен!». В потемках кулис он стремительно напяливает на себя продырявленный барабан и выкатывается под грохот пушек и гром литавр на сцену. Вскакивает и прыгает в ревущий зал, бежит под хохот зрителей, через взрывы хлопушек и петард, отстреливаясь из пистолетов серпантином и конфетти. Перед ним распахивается дверь с надписью ВЫХОД, и он – снова в фойе. Освобождается от барабана, подходит к столику, на котором стоит для него бокал с шампанским, чокается с Марией.

– А вотр санте[9], мадемуазель!

Мария слегка пьяна, улыбка до ушей. Она говорит:

– Со свиданьицем!

Генрих ставит чуть пригубленный бокал, смотрит на нее серьезно, не мигая, в упор… в то же время переходит с французского на грузинский и болтает с Вахтангом: «Как дела, Вахо? Что на киностудии?» – «Нормально, Масхара, и даже лучше! Ты давно в Сочи?» – «Неделю». – «А до этого где пропадал?» – «В Голландии. Фестиваль дураков». – «Вах!.. Слушай, Генрих, я тебя ищу, Сосо просил найти. Он начал снимать фильм о Багратионе…» Генрих ест бутерброд и продолжает смотреть на Марию: «Ну и как?» – «Ему нужен Наполеон. Он думает, ты бы подошел». – «Я клоун, ты же знаешь… Что за девочка?»

Вахтанг переходит на русский:

– Познакомься, это Маша, наш новый гример-парикмахер. Машенька, Наполеона зовут Генрих Масхарашвили, в просторечии – Масхара, носитель маски… в общем, клоун.

Девушка протягивает руку:

– Меня Мария зовут.

Генрих пожимает ее маленькую и холодную руку, тонкие пальцы, на среднем – колечко с колючим камушком.

– Да, конечно. Так лучше. Мария… – Прислушивается к музыке из зала. – Мне пора, мой выход. Где вас найти?

– Везде и нигде, мы тут в поисках натуры, ночью уезжаем.

– У меня сегодня еще один концерт, в девять. – Поворачивается к Марии, только к Марии. – Вы придете?..

Темнота.

Слышны «аплодисменты, переходящие в овации». Дисциплинированные крики «Ваш-а-а!» (ура по-грузински) заставляют Генриха открыть глаза; секунду он смотрит на серый зал в телевизоре…

Темнота…

Перед ним снова пестрый зал в Сочи, Генрих в треуголке Наполеона на авансцене, звучит выстрел, на белой рубахе расплывается красное клюквенное пятно. Генрих хватается за сердце, валится в зал, идет к Марии – она сидит на приставном стуле, в руке у нее сверкает военный рожок. Наполеон падает перед Марией и умирает, положив голову ей на колени. Их освещает прожектор. Зал смолкает… Но вот Генрих вскакивает, подносит к губам военный рожок и трубит первый такт «Марсельезы». Барабаны бьют, петарды взрываются, шутихи плюются холодным огнем и дымом! Народ ликует. Генрих берет Марию под руку и уводит с яркого света во тьму.