Аркадиана - [38]

Просыпаюсь в сизых сумерках от того, что под окнами пьяный голос орет: "Лю-ди! Спо-кой-ной ночи!". Одним глазом смотрю на часы. Половина четвертого. Веры нет. Ладно, авось не пропадет... Здесь не промзона и не заброшенные подъездные пути товарной станции... Жалко, что ночью бар не работает... Я засыпаю снова.

Кто-то во сне трясет меня за плечо. Методом исключения - Вера... Голова гудит. Еще рано. Я просто физически чувствую, что очень рано.

-- Что случилось? - мычу я.

-- Как что, утро, - говорит Вера. - Вставай! Завтрак съедят.

Если человек сдуру не ложился, это еще не повод для всеобщего бдения. Стоит ли отдыхать, когда нельзя как следует выспаться?..

Она меня побеждает. Скоро мы сидим на террасе ресторана, мажем плавленым сыром тминовые булочки и смотрим поверх чужих голов на море. Море - чистейшее и безмятежное. Никто не купается, хотя какие-то безумные уже растекаются по топчанам, как заливное по блюду. На краю территории турки надувают желтый банан. С пальмы за парапетом свисает полузрелый узел забавных ниток какой-то малоазиатской облепихи.

-- Красота... - аппетитно выдыхает Вера.

-- Ох... - говорю я, морщась от сонного некомфорта. - Голова моя машет ушами...

Я нехотя пью порошковый кофе. Это не кофе, и даже не цикорий. Я бы с удовольствием выпила пива, но в такую рань пиво не дают. Я снова не понимаю Веру. Зачем подниматься раньше стартового времени разливного автомата?..

По ресторану фланирует вчерашний пожилой турок. Что-то говорит официантам. Замечает нас, подходит, говорит пару любезностей по-английски. Долгим взглядом сверлит Веру и отходит.

-- Нет, - говорит Вера ему вслед. - Мне нравится не он. А его миллионы.

Солнце уже палит. По ресторану с визгом гоняют дети. Кудрявый ангелочек, с сосиской наперевес, насмерть зажатой в кулачке, преследует кошку с целью накормить во что бы то ни стало.

-- Ненавижу... - цедит Вера, отвлекаясь.

Я нюхаю душистый, в прожилках, рожок неведомого цветка, который кустится на перилах террасы и спускает на скатерть упругие лапки. Я не в восторге от запаха, но общая красота пейзажа требует какого-то дополнительного впечатления.

-- Ну не знаю, стоит ли... - говорит Вера, возвращаясь мыслью к пожилому турку. - С одной стороны, конечно, можно... Даже любопытно... А с другой стороны, если мне не понравится, он потом будет вставлять мне палки в колеса?.. Ну не знаю, не знаю!

-- Чего думать, - говорю я, не проникаясь ее опасениями. - Ты что, сюда думать приехала?

Я вспоминаю, что у Веры есть основания колебаться - все-таки она замужем... Следующим этапом доходит, что замужней даме, то не то что колебаться - помыслить не положено... Удивительно, что мне сразу не пришло в голову... Должно, отвыкла... Будь я замужем... Будь я замужем, кормила бы сейчас благоверного, как птенчика в клювик, колбасой толщиною от поварских щедрот в бумажный лист, преданно глядя в глаза, а не внимала подружкиным проблемам.

После завтрака мы идем на пляж. Я мокну в море два часа, не вылезая. Не понимаю Веру. Зачем утруждать себя маршрутами: вода - берег, вода - берег.

Я заплываю к буйкам, ложусь, цепляясь за скользкий канат, на спину и погружаюсь глазами в их праздничное, вечно первомайское небо. Ни единого перышка. Только над горами чуть курится, но на то и горы.

-- Высота ты моя поднебесная... - обращаюсь я неизвестно к кому. - Глубина ты моя океан-море...

И качаюсь на волне, пришедшей от моторной лодки. Мимо с искаженным лицом проносится тетка, которая зачем-то села в байдарку, не зная управления. В ужасе она так машет веслом, что купальщики с паническим плеском кидаются врассыпную. На пирсе - гиканье и мощное "ух", там наши пузатые дядьки личным примером учат детей нырять. От каждого падения акванавта доносится звук, будто в воду кидают тонну кирпича.

Я вылезаю, совершенно обессиленная, ложусь и кладу на переносицу горячий плоский камешек. Немецкая пара с соседних лежаков сострадает представителю неразвитого племени и жестами предлагает крем от загара. Я объясняю им по-английски, что лечу гайморит. Профилактика. Чтоб не простудиться. По-моему, они не верят.

Пока мы лежим, по мелководью носится, как торпеда, маленький немец лет трех, в маске и ластах. Родителей поблизости нет и в помине - по крайней мере, видимо никто не интересуется. Наш бы утонул давно, творчески нарушив алгоритмы и запреты. Этот придерживается строго, и потому не тонет. Приходят на память племянники. Надо было выписать Ленке немца - для упорядочения породы...

Немного подпалившись, мы плетемся в бар. Пока Вера ходит за пивом, ко мне подсаживается, грузно наклоняясь, вчерашний немец. Что говорит - неизвестно. Носителей языка вечно не поймешь... Жена и дочь тянут невдалеке из стаканов какой-то ерш из пива с пепси-колой. Я отвечаю по-русски. Общаемся, довольные друг другом. Приближается Вера, сдувая пену.

-- У тебя поклонник, - замечает она.

-- Это несвободный поклонник, - говорю я, открыто изучая его сосудистую физиономию. - Будь он один, может, и был бы вариант... А так...

-- Размечталась, - говорит Вера, отпивая пиво.

В номер идем по мокрой облицовке, мимо водных горок. По самой крутой в ореоле брызг с истошным визгом несется русская женщина примерно шестидесятого размера одежды. Содержимое ее бюстгалтера выписывает в воздухе кренделя отдельно от самого бюстгалтера. Толпа мужиков, остановившись, как вкопанные, смотрят на зрелище, разинув рот.