Аркадиана - [21]

Нестандартный ребенок, ничего не скажешь.

-- Ну а почитать? - предлагаю я. - В слова там поиграть, я не знаю... Или в домино? В домино ты играешь? А в дурака?

-- В дурака? - говорит Лютик, оживляясь, и косится на Митрошу. Во взгляде у него появляется какая-то кровожадная заинтересованность.

-- Ну да, в карты, - говорю я. - Не умеешь? Давай покажу.

Лютик уходит за картами. Я смотрю на Митрошу. Оказывается, он успел за полминуты вытащить все барахло из нижнего отдела стенки. Барахло приходится отобрать и запихнуть обратно, хотя я понимаю, что это ненадолго. Стенка не запирается.

Как играть в карты, Лютик схватывает на лету. В течение минуты. Сообразительный мальчик, способный, весь в папу... Митроша подбирается к нам, хватает одну карту и засовывает в рот. Лютик возмущенно кричит. Митроша пускает слюни.

-- У него зубы режутся? - спрашиваю я Лютика. Лютик не знает. - Где его соска?

Соска находится в углу - грязная и облепленная пылью. Я иду ее мыть. Лютик тащится следом.

-- Мама говорит, что мыть нельзя, - заявляет он голосом опытного ябеды. - У него должен вырабатываться иммунитет.

-- Ну, иммунитет пусть и вырабатывается при маме, - говорю я и полощу соску под краном. - А мое дело маленькое.

Лютик смотрит на меня с большим подозрением. Я уже чувствую, как он меня заложит всем и каждому. Но думаю, что от мытья соски ребенку большого вреда не будет.

Соску Митроша задумчиво грызет, и тут же выплевывает на пол (в самую грязь). И снова хватает карту.

-- Ты дурак! - кричит на него Лютик. Митроша жалобно растягивает ротик и пускает слюни. Назревает конфликт.

-- Может, его покормить? - спрашиваю я Лютика. - Митрош, хочешь поесть? (Митроша не отвечает, и я принимаю молчание за знак согласия). - Пойдем поедим, дорогой...

Митроша ведется на кухню заодно с Лютиком, который должен показать, где что лежит. Лютик недоволен, но нехотя идет. На кухне Митроша засовывается в стульчик, а я лезу искать еду.

-- Ну что? - спрашиваю я. - Что кому?

-- Во-первых, я сказал пирог! - категорически заявляет Лютик, который уже сидит рядом с Митрошей. Что во-вторых, он не уточняет.

-- Серьезный ты мужчина... - вздыхаю я.

Я достаю из холодильника кекс для одного и яблочное пюре для другого, начинаю греть пюре в баночке, и тут Митроше удается ловким движением через весь стол (не представляла, что у него такие длинные руки) схватить здоровый разделочный тесак. Слава богу, он не успевает его донести до зоны непосредственной опасности, потому что я отбираю тесак на полдороге.

-- Э, нет, - говорю я. - Это, милый мой, не игрушка.

Митроша разражается жутким ревом. Он плачет, дергается, раскачивает стул так, что приходится его извлечь наружу. Он лезет на табуретку. Я перекладываю нож высоко в полку. Митроша пытается ухватиться за дверцы полки. С ним истерика, по щекам текут слезы величиной с горошину. Я пугаюсь. Лютик, кажется, тоже. Он сидит, насупившись, и мрачно смотрит на меня.

-- Папа, говорит, нужно все давать, - заявляет он.

-- Вот папа пусть и дает, - говорю я. - Не могу я дать ребенку в руки нож!

Лютик боязливо хмурится. Я чувствую, как он будет рассказывать всему семейству, что Митрошу обижали. Митроша беснуется и топает ногами. Я стараюсь его увести, но он вырывается. Пока что я еще сильнее. К еде он уже не испытывает интереса, поэтому я беру Митрошу под мышку, несу в комнату и сажаю в кровать. Истерика продолжается с новой силой. В Митрошином плаче - не просто обида, а какое-то фундаментальное жизненное потрясение. Я чувствую себя преступником и царем Иродом одновременно. Я сажусь рядом. Лютик тоже.

-- Ну что будем делать? - говорю я растерянно.

-- Надо ему дать, - говорит Лютик. - Он не успокоится.

-- Да что вы все, сбесились! - говорю я с отчаянием. - Ну как я ему нож дам? Ты что?

Лютик молчит. Митроша ревет. Еще немного, и придут соседи. Или сразу вызовут милицию, без визитов. Этот маленький паршивец орет так, будто его режут. Я боюсь, что он повредит себе либо голосовые связки, либо барабанные перепонки. Но сделать уже ничего нельзя. Он вошел в резонанс, и никакими силами его не погасить.

-- Пошли доедать, - решительно говорю я Лютику, и мы уходим.

Когда я нервно, с дрожащими руками, пою Лютика чаем, рев обрывается на высокой ноте. Сердце у меня падает от ужаса. У Лютика, кажется, тоже. Я с надеждой смотрю на него, но Лютик уклончиво отводит глаза. Он не желает быть соучастником.

-- Пойдем посмотрим, - говорю я убито.

Мы на цыпочках заходим в комнату. Измученный моральными травмами Митроша сидит в кроватке и сидя спит. На лице у него нарисовано страдание, он морщится во сне. Я подбираю соску и осторожно прикасаюсь к Митрошиным губам. Митроша в один момент, не просыпаясь, заглатывает соску, причмокивает, личико у него разглаживается, и по нему разливается спокойствие. Его длинные реснички все еще слипаются от слез.

-- Ах ты бедняга, - говорю я шепотом. - Надеюсь, он не охрип.

Лютик осуждающе молчит. Я смотрю на Митрошу. То ли вторые дети всегда выглядят трогательно, то ли мне кажется. По крайней мере, у Лютика совершенно шкетская физиономия с рождения, а у Митроши - кудрявые волосики, нежные черные реснички, выразительные глазки, и выглядит он, как ангелочек. Ленка, наверное, тоже так выглядела в сравнении со мной.