Аристотель. Идеи и интерпретации - [74]
(23) Аристотель не оставил своего занятия философией, даже когда отправился вместе с достигшим зрелости Александром в военный поход против персов. Тогда он и составил описание <250> государственных устройств[349]. Готовому начать Персидскую войну Александру он говорил, что жертвоприношения не предвещают удачи[350]. Тот, не поверив, начал войну и погиб. Не меньше прежних царей — Аминты, Филиппа, Олимпиады и Александра — Аристотеля чтил и Антипатр, наследник Александрова царства.
(24) После смерти Спевсиппа ученики школы послали за Аристотелем. Он и Ксенократ стали руководить школой самым благоразумным образом. Аристотель учил в Ликее, а Ксенократ — в Академии, где и Платон. (25) Дело ведь обстояло совсем не так, как рассказывают Аристоксен и Аристид, будто Аристотель основал Ликей, когда Платон был еще жив и преподавал в Академии. (26) Ясно, что Аристотель как никто другой восхищался Платоном, раз уж сочинил ему такую надпись:
И в другом месте говорит о нем как о
(27) Да и в письмах он явно восторгается Платоном и ставит его родственников в один ряд с царями. (28) Добавим, что даже в тех сочинениях, где он возражает Платону, он все же остается верен духу его философии. Ибо никто иной как Платон говорит, что он мало печется о Сократе, но больше об истине. И еще: «Что до меня, то я не склонен доверять ничему другому, кроме размышления, которое мне, размышляющему, представляется самым лучшим». А также: «Если не прислушаешься к тому, что говоришь сам, не поверишь и тому, что говорят другие». (29) Равным образом Аристотель не спорит и с воззрениями Платона, но — лишь с теми, кто неверно их истолковывает, как в случае с нерожденностью неба в сочинении О небе, которую иные поняли в смысле времени, а не причины[352]. (30) Также и с идеями в Метафизике: кто-то полагал, будто они находятся вне ума, а кто-то считал их вечными чувственно-воспринимаемыми вещами вроде бессмертного человека или лошади. То, что Аристотель не намерен вовсе отрицать существование идей, он ясно показывает в Этике, где говорит, что существует два порядка: один у полководца, а другой у армии, и что первый — причина второго. И в О душе он утверждает, что ум в действительности есть [все] вещи[353].
(31) Аристотель, несомненно, был человеком умеренного нрава, коль скоро в Категориях он говорит, что следует высказываться не поспешно, но по многократному рассмотрению, и что только сомневаться — также бесполезно[354]. (32) И в сочинении О благе он говорит: «Не только счастливый должен помнить, что он человек, но и приводящий доказательства»[355]. (33) А в Никомаховой этике: «Дорог друг, но дорога и истина; а коли дороги оба, благочестиво будет предпочесть истину»[356]. (34) В Метеорологике он говорит так: «Относительно одних [явлений] мы сомневаемся, а другие постигаем каким-то образом». И здесь же: «Не единожды и не дважды, но бессчетное количество раз у людей возникают одни и те же мнения, поэтому мы не должны слишком высоко ценить то, что, как нам кажется, мы открыли»[357].
(35) Таков был этот философ. И все же в философию он привнес больше, нежели заимствовал у нее. (36) В этику он привнес [представление], что счастье относится не к внешним обстоятельствам, как считает большинство людей, и не только к душе, как Платон, но в душе имеет залог, и лишь омрачается и умаляется за счет неблагоприятных внешних обстоятельств, если говорить его собственными словами. Ибо омраченное скрывает внутри красоту саму по себе, которую не видно разве что на поверхности, умаленное же только кажется ничтожным, а на деле обладает тем же самым величием[358]. (37) В учение о природе он привнес пятую сущность и то, что зрение осуществляется через принятие[359]. (38) В математику — что конус, образуемый зрительными лучами, является остроугольным, поскольку зрение простирается дальше той величины, которую видит: в этом случае, ось [конуса] оказывается больше образованного [видимым] предметом основания, что и делает конус остроугольным — по этой причине ничто видимое нельзя увидеть сразу целиком[360]. (39) В теологию он привнес [представление], что не все является внутрикосмическим, что кажется правдоподобным, но есть и нечто надкосмическое[361]. Так, в пятой книге сочинения о природе он говорит, что первое движется не по совпадению, тогда как внутрикосмическое — по совпадению, благодаря тому, с чем соприкасается. И в восьмой книге Физики утверждает, что первое движущее — неподвижно[362]. (40) Логическое же его открытие состоит в том, что он отделил умозаключения от вещей.
