Аристократы - [7]

Через километр невидимая граница со Страдовцами, река — Гробница и дом некогда Анны Ананиной и Ивана. Я даже его фамилию не узнала.

Усмехнулась потолку отвратительно-белому, а я до не возможности грязно-черная. Во мне ничего хорошего, как прежде. Во мне — гниль.

Есть охота, но встать лень… После часа борьбы с голодом все-таки решила встать.

Прошла по прохладному темно-коричневому паркету по направлению к туалетному столику справа от кровати.

И вот она я. Нет татуировок, родинка маленькая под глазом, темные волосы, если не расчесать после ванной кудрявились. А в голубых глазах — истинный страх, водоворот презрения к самой себе. Блеклый какой-то взгляд.

И краситься не хотелось, и одеваться не для кого, ходила в старых потертых джинсах, и кофте с длинным рукавом. Присела на пуфик, справа на туалетном столике — три ящика. Отодвинула самый верхний и оглядела аккуратное содержимое. Видимо, после моей кончины, мама привела в порядок ящики.

Самый главный документ — прямоугольный в голубой обертке, который давал право жить Аристократкой. Раскрыла и изучила свое лицо на первой странице. Кажется на той фотографии совершенно другой человек, беззаботный, улыбчивый, там есть намек на улыбку. Хохотушка, заводила Анна Вильмонт. А я кто теперь? В отражении зеркала больше не тот человек.

Захлопнула документ, вернула в ящик и отправилась на выход. По коридору прошла, мимо дверей остальных членов семьи.

По ощущениям дома никого: лишних шагов нет, темнота везде. Включила свет в коридоре и направилась к лестнице.

Звонок внизу от входной двери заставил немного прибавить шаг. Поскольку охранники пропустили на территорию, значит кто-то из хороших знакомых, но без ключей.

Приоткрыла входную дверь, сердце обрадованно пропустило удар.

Это как радуга после обильного дождя, красивая, разноцветная, приковывающая взгляд своим великолепием.

Это как чудо-волшебник, что аккуратно вырвал щипцами осколки из моего сердца:

— Привет, Вильмонт, я захватил твоих любимых червячков-мармеладок и вишневый сок. Как насчет посидеть на улице и потрещать обо всем подряд? — Лёнька присвистнул для наглядности. — Вспомним молодость, начнем сексом заниматься. И дождемся твоего отца, может на этот раз он мне яйца отстрелит?

Шмонт держал на весу пакет, а в другой руке небольшой букет желтых цветов. И где раздобыл в январе месяце?

Я только-только научилась просыпаться и не плакать по утрам. Последние шаги, глядя в глаза этому человеку преодолела вслепую, сквозь плотную пленку слез. Дыхание приостановилось на некоторое время.

Мне не хватало этой без башенной улыбки, мальчишки — проказника. При виде которого всегда поднималось настроение, и я могла часами смеяться. И не чувствовать тишины этой. Как только его не стало рядом — постоянно плакала.

Пакетом Ленька чуть спину не проломил, когда обхватывал, принимая в теплые, любимые объятия, где было комфортно и уютно.

— Не знал, как и подойти к тебе, — мне на ухо в волосы прошептал, а я со всей силой вжалась в его грудь. Щекой почесалась о колючую бородку, даже ради меня не сбрил. Я всегда черпала в мужчине свои силы.

Любимый, знакомый одеколон, наверное, от его резкости в глазах стало мокро. Просила ведь сменить запах, очень настырный. А Лёня тем временем продолжал шептать на ухо:

— Мне начинать развешивать сопли, как я чуть без тебя не сдох?

Те же салатовые, покрашенные стены прихожей, та же дверь входная светло-коричневая, которую я яростно ненавидела отмывать от грязи сапог. Те же плечи и шея, в которую уткнулась с благодарностью. И знала, что Шмонт никогда не причинит вреда. Я никуда больше не хочу и никогда. Это мое место, здесь с ним. И если кому отдам в подчинение свою жизнь, то только ему.

Почти сразу решили выйти на улицу. Спустились по крыльцу. Перед нами пустая земля, без травы, серое грозное небо, и на непокрытую голову падал небольшой снежок. Здесь гораздо холоднее, чем в Арзонте, правильно, там жарило солнце, а здесь его нет. Оно больше не обжигало. Нехотя отогнула рукава зимней, пуховой куртки, на запястьях больше не было ожогов, они почти сразу прошли после той ночи в Белесье, а в тот день казалось, что до костей сжег.

Хватит, Аня!

Я взяла под руку Леньку, тот ответно улыбнулся мне.

— В наше любимое место? — спросил и после молчаливого кивка с моей стороны мы отправились по тротуару из красной плитки, мимо «лысых» газонов и голых маминых любимых яблонь без единого листочка. Там в отдалении возле забора небольшая каменная беседка, для плохой погоды. А у нас почти каждый день то дождь летом, то снег зимой. Поэтому бывшая страна Гнета — это и есть вода. Если Страдовцы — это солнце, то мы, наверное, вода.

Вечер был прекрасным. Я давно не смеялась, сидя на нашем гамаке, валялись, как дети, и ни о чем старалась не думать. Ленька первый кому удалось это сделать — отвлечь от Хаски. Или по крайне мере затолкать поглубже мысли внутрь, может они там спрячутся и больше никогда не появятся?

Так приятно покачиваться. Ноги перекинула через колени Шмонта, а он сидел, как примерный мальчик, и поддерживал конечности, чтобы я не свалилась. Ну и раскачивал нас до кучи, а я курила — плохая девочка.