Аристократия в Европе, 1815–1914 - [65]

Третья группа, гораздо более образованная и яркая, теснее соприкасалась с жизнью общества. Предметом гордости представителей этой группы был высоко развитый интеллект и понимание явлений культуры и современности. Они «в совершенстве владеют искусством вести беседу. Благодаря светскости, внешнему блеску и якобы передовым идеям, члены этой группы производили впечатление выдающихся людей, общества которых добивались многие. Никто не станет отрицать наличия у них светских талантов и привлекательных качеств. Их окружает ослепительный ореол, благодаря которому они преуспевают во всем. Хотя бы раз попав в их орбиту, как недоброжелатели, так и откровенные враги, с готовностью подчиняются их обаянию»[239].

Задолго до того времени, когда Понсонби писал свою книгу, центром этого третьего круга было сообщество, называвшее себя «Souls» («Души»), Эта группа сформировалась в 1880-х годах, и первоначально являла собой тесный дружеский кружок, собиравшийся с целью совместных развлечений. Излюбленным способом приятно скоротать досуг была остроумная беседа, которую дополняли любительские спектакли, адюльтеры, при общих представлениях об эстетических ценностях и увлечениях. Члены этого кружка были равно чужды унылому и ограниченному здравомыслию викторианской аристократии, обывательскому жизнелюбию кружка «спортсменов» и кружка принца Уэльского, группировавшегося вокруг Дома Мальборо. Среди наиболее известных представителей сильного пола, входивших в кружок «Души», следует назвать Артура Бальфура и Джорджа Керзона. Но все же именно женщины, главный смысл существования которых заключался в светском общении и личных взаимоотношениях, формировали истинную сердцевину группы. Признаками, отличающими ее членов, были безупречные манеры, легкость в общении и несколько надменная, но при этом привлекательная независимость, основания на твердом общественном положении и сознании своего интеллектуального превосходства[240].

В мире, где респектабельные дамы лишь в 1900-х годах начали посещать рестораны и останавливаться в отелях, высшее общество, как правило, вращалось в нескольких великолепных городских особняках. Даже в викторианском Лондоне, богатейшем городе Европы, подобных домов насчитывалось не так уж много, хотя влияние четырех десятков аристократических дворцов усиливали многочисленные небольшие особняки, которые принадлежали или нанимались менее знатным дворянством, стремящимся принять участие во всех развлечениях светского сезона. При том, что архитектурному облику многих аристократических дворцов не хватало оригинальности, в начале девятнадцатого века строгие старинные интерьеры нередко заменялись чрезмерно пышными и вычурными. Мало что отличало эти великолепные лестницы, огромные залы для приемов и сверкающие позолотой потолки от убранства дворцов в С.-Петербурге, хотя в столице царской России роскошных аристократических особняков было даже меньше, чем в Лондоне. Как бы то ни было, в 1914 г. во всех городах Европы мир дворцов погиб безвозвратно. Из наиболее известных аристократических резиденций Лондона, лишь дворец герцога Нортумберлендского был разрушен во время войны. Подобно князю Белосельскому-Белозерскому, герцог владел еще и великолепной загородной резиденцией, Сайон Хаус. В С.-Петербурге потери за три десятилетия, последовавшие за 1914 годом, были куда значительнее, чем за то же время в Лондоне, но все же здесь сохранилось больше аристократических дворцов, чем в Москве. Самые роскошные из них — Строгановский дворец на Невском, Шуваловский и Шереметевский дворцы на Фонтанке, Юсуповский на Мойке — находились в прекрасном состоянии[241].

Берлин всегда существенно отличался и от Лондона, и от С.-Петербурга. Английский путеводитель по этому городу, изданный в 1840-х годах, предупреждал, «что общество высших классов в целом не слишком доступно для иностранцев, и не отличается гостеприимством, главным образом потому, что здешние аристократы ограничены в средствах. Отели, в которых проживают представители дипломатических корпусов, являют собой исключение; именно здесь на протяжении зимнего сезона устраиваются приятнейшие званые вечера. Чрезмерная обособленность военных, идущая от двора Фридриха Великого, во многих отношениях сохраняется до сих пор — так, мундир, в особенности если это русский мундир, до определенной степени служит пропуском в наиболее привилегированные круги прусской столицы». С другой стороны, в Берлине можно найти «приятное образованное общество, состоящее из наиболее одаренных людей Германии, которых правительство сумело обязать государственными постами, или же должностями профессоров университета»[242].

Стиль жизни и дух берлинского высшего общества находился под сильным влиянием традиций двора Гогенцоллернов. Правители Пруссии основывали свои притязания на международный статус и престиж на могущественной армии, а также бесперебойно действующем государственном аппарате. Они редко пытались состязаться с Веттинами и Виттелъсбахамй во внешних проявлениях придворной роскоши. В восемнадцатом веке Романовы, которые по богатству, во всяком случае, многократно превосходили Гогенцоллернов, претендовали на первенство в Европе по части строительства дворцов и постановки придворных спектаклей, стремясь затмить все прочие европейские дворы. Фридрих II, напротив, практически не имел собственного двора, и хотя его племянник, Фридрих Вильгельм II, изменил положение, с 1797 по 1888 гг. Пруссией поочередно правили три монарха, чья скромность, умеренность и уважение к семейным традициям побуждали их сохранять в придворной жизни предельный уровень простоты и безыскусности, совместимый с их положением. Даже став первым прусским королем и впоследствии императором, Вильгельм I продолжал жить в своем старом дворце на Унтер-ден-Линден, «скромном, лишенном всяких притязаний здании, с изящными пропорциями, в незамысловатом утилитарном стиле <…> Многие частные дома, принадлежащие особам, которые являются — или хотели бы стать — членами нашего Коммерческого Совета, превосходят императорский дворец и размерами, и роскошью». Контраст между жилищем сдержанного, бережливого и исполненного достоинства Вильгельма I и пышными дворцами новых финансовых олигархов, часто еврейского происхождения, служил иллюстрацией многих аномалий и перекосов, присущих движению старой Пруссии к статусу мировой капиталистической державы