Арина - [12]

Майор снова некоторое время недоверчиво разглядывал фотографию.

— Нет, это определенно не вы… И скулы не те, и нос… — сказал он наконец, рассчитывая очевидно смутить меня, но я лишь пожал плечами.

— Да что случилось? — спросил я.

Они все переглянулись, но ничего мне не ответили.

— В каких отношениях вы состояли с гражданином Шебутько? — продолжал майор.

— В самых интимных: приехал в командировку и живу у него.

— Откуда приехали?

— Из столицы нашей родины города-героя Москвы.

Майор посмотрел прописку и пожевал губами. Он сунул мой паспорт сержанту, и тот с полуграмотным напряжением, кривя рот, стал переписывать из него данные.

— Сегодня вы здесь не ночевали? — продолжал допытываться майор.

— Нет, не ночевал.

Я ожидал, что следующим вопросом будет, где я ночевал и кто может это подтвердить, но ошибся.

— Вы знали, что гражданин Шебутько хранил дома незарегистрированное оружие?

— Нет, не знал, — сказал я, смутно припоминая, что когда-то, когда мы с ним были пьяны, Шебутько вытащил из шкафа пистолет и показывал его мне. — Да что случилось? Он арестован? Я член московской коллегии адвокатов и требую встречи с ним и ознакомления с материалами…

Майор тускло посмотрел на меня и вернул мне паспорт.

— Гражданин Шебутько застрелился сегодня ночью, оставив записку. Тело уже увезли. Квартира будет опечатана, поэтому заберите из нее свои вещи.

В тот день, отложив все дела, я напился и заявился к Арине пьяный и с большой спортивной сумкой, в которой лежали мои вещи. Я долго звонил у ее дверей, но мне никто не открывал. Тогда я уселся на ступеньки и стал тупо смотреть перед собой на выложенный мозаикой пол. Я не впервые сталкивался со смертью, но эта казалась мне особенно нелепой. Шебутько, сегодня утром показавшийся мне таким бодрым, мертв? Передергиваешь затвор, подносишь дуло к виску, нажимаешь — и все? Очевидно, Шебутько и сам не был до конца уверен, что убьет себя. Мысли о смерти стали для него последнее время своеобразной игрой, щекочущей нервы. Видно и этой ночью, напившись как обычно, он написал записку, потом взял пистолет и, внутренне не веря, что все сейчас кончится и он выстрелит, нажал на курок.

Значит, когда я звонил ему под утро, он был уже мертв, а я не знал этого и злился на него. Я чувствовал свою вину: будь я этой ночью у него, он снова потащил бы меня по кабакам, и пистолет остался бы в шкафу, прикрытый сверху полотенцами и бельем.

Я услышал шум лифта, и из него вышла Арина с какой-то подругой. Я повернулся к ним и, постаравшись улыбнуться, хотя почему-то оттягивался только один конец рта, поздоровался.

Арина, со страхом глядя на меня, подбежала, присела рядом и с волнением спрашивала:

— Что, что с тобой? Что?

Подруга некоторое время топталась на площадке, с любопытством косясь на меня, а потом попрощалась и быстро уехала.

Мы хоронили Шебутько через три дня на Волковом кладбище. Я предлагал свою помощь, но все хлопоты взяла на себя его бывшая жена, маленькая, бойкая и очень деловая женщина с родинкой на подбородке. Оказалось, они с Шебутько официально не были разведены, и все его имущество переходило к ней. Она была на похоронах с маленькой затюканной девочкой, очень нарядно одетой, которая все время с любопытством смотрела по сторонам, а немного сбоку и сзади, из приличия не подходя к ним, стоял грузный мужчина в плаще — ее гражданский муж.

Мы с Ариной стояли поодаль. После того, как гроб был опущен, и бывшая жена бросила в могилу первую горсть земли, мы, не прощаясь ни с кем, уехали.

Даже тяжелое впечатление, которое произвела на меня смерть Шебутько, не могло омрачить светлой радости тех коротких недель.

Утром я старался быстро справиться с делами, и уже к двенадцати или к часу возвращался к ней, а она, недавно вставшая и свежая, уже ждала меня или выбегала ко мне прямо из душа, с капельками воды на долгом теле с розовыми бутонами сосков…

Она была замечательной любовницей, причем не любовницей опытной и эгоистичной, знавшей как доставить мужчине удовольствие и что получить взамен — связь с такими больше походила на честную сделку — а любовницей то порывистой, то нежной, то страшащейся своей страсти, а то вдруг бросающейся в нее как в омут.

Ее кожа замечательно пахла свежестью и прохладой, и я любил, тесно прижавшись к ее шее носом, вдыхать с такой силой, словно хотел втянуть ее всю, а она смеялась и говорила, что ей щекотно…

Я привык, как и она, каждый день жадно всматриваться в солнце и если солнце выглядывало хотя бы краткие часы, она хватала этюдник и мы мчались с ней на каналы или ехали в Царское Село. Там она рисовала, а я, прогуливаясь, специально отходил подальше, потому что огромной радостью было для меня, возвращаясь, видеть яркое пятно ее ее оранжевой куртки у этюдника. Иногда дома я брал ее краски, подкрадывался и кистью, или прямо из тюбика ставил разноцветные точки на ее щеках, лбу, шее, а порой и на теле, а она, сердясь, выхватывала у меня кисти и мы начинали бороться. Она была сильной, несмотря на кажущуюся хрупкость, и победы давались мне нелегко.

Помню, как-то в безветренный и солнечный день мы взяли на несколько часов небольшой моторный катер и катались по Неве мимо Петропавловской крепости и стрелки Васильевского острова. Знакомый Арины, давший нам катер, предупреждал, чтобы мы не выходили в Финский залив, где волны могли перевернуть его. Но мы, не послушавшись, все равно заплыли в залив по Малой Неве и, пройдя по нему довольно далеко, вернулись назад по Средней Невке. Все обошлось, хотя на обратном пути, уже в Невке, нас внезапно ударило боковым ветром, и мы едва не разбили катер о сваи моста.