Ариасвати - [24]

Добравшись до площадки, он с наслаждением повалился на жесткий каменный пол и вытянул усталые ноги. Он уже решил за неимением лучшего провести здесь ночь, хотя холодные плиты вместо постели и довольно свежий вечерний ветер, дувший на горе, не представляли особых удобств для ночлега. Около получаса он лежал совершенно неподвижно и закрыв глаза, точно собираясь заснуть. Только когда силы его несколько восстановились, он приподнялся на локоть и стал осматривать местность, в которой находился.

Взглянув под гору, Андрей Иванович увидел, что наискось по скале, от запада к востоку, проложена прекрасная ровная дорога, а в полуверсте отсюда, по направлению той же дороги, виднеется силуэт какого-то здания, вроде башни, освещенный пурпурными лучами заходящего солнца. Всмотревшись попристальнее, Андрей Иванович принял эту башню за ту самую, в которой хранился его Гиппогриф, и, обрадованный этим открытием, собрав последние силы, снова пустился в путь, чтобы воспользоваться коротким временем, оставшимся до заката солнца.

Дорога, высеченная в скале, имела довольно значительный уклон, но после трудного подъема вдоль разрушенной лестницы идти по ней казалось просто отдыхом. Андрей Иванович быстро прошел расстояние, отделявшее его от здания, которое сначала было принято им за знакомую башню, но чем ближе подходил он к нему, тем более убеждался в ошибке. Вместо узкой и высокой башни, сложенной из темных, грубо отесанных плит, он увидел перед собою высокий красивый портик, фронтон и фриз которого, насколько можно было рассмотреть под сенью опутавших их вьющихся растений, были богато украшены статуями и барельефами. Остальная часть храма, следующая за портиком, скрывалась в скале и была, по-видимому, или высечена в этой скале, подобно многим древним храмам Индостана, или засыпана обрушившейся скалой — быть может, во время того же землетрясения, когда обрушился в море тот храм, остатки которого он видел на берегу.

Терраса портика находилась на довольно значительном возвышении и высокая лестница, которой некогда этот храм выходил на дорогу, почти совершенно разрушилась и лежала в виде груды камней, засыпавших дорогу. Цепляясь за сохранившиеся еще ступени и подкладывая камни вместо недостающих, Андрей Иванович взобрался кое-как на террасу портика. Здесь, прислонясь к колонне, он прежде всего окинул взглядом расстилавшуюся пред ним местность. Какова была его радость, когда в недалеком расстоянии, несколько вправо, под горой он увидел кровли обеих знакомых башен!.. Несколько далее за ними темнели массивные колонны озерного храма и виднелась часть лазурной поверхности его любимого озера, еще далее, — шли знакомые рощи кокосовых пальм, бананов и хлебных деревьев, далекий лес, синевший вдали, вершины прибрежных скал и, наконец, за ними, на самом почти горизонте, — голубое зеркало океана, сиявшее теперь роскошными красками румяного заката…

Андрей Иванович совершенно успокоился: теперь он мог добраться до своей палатки даже в темноте тропической ночи, только бы успеть засветло спуститься под гору. Поэтому, дорожа временем, он бросил только беглый взгляд в темную внутренность храма и при свете потухающего дня едва успел рассмотреть длинные ряды колонн и статуй, уходящие в глубину храма, богатые скульптурные украшения на пьедесталах и фризах ближайших колонн, покрытые такими же украшениями стены, мозаичный пол, и, пресыщенный впечатлениями дня, стал торопливо спускаться по своей импровизированной лестнице, отложив осмотр этого храма до более удобного времени.

Так как дорога, высеченная в скале, уходила слишком далеко вправо от ближайшего пути к башне, то Андрей Иванович предпочел спускаться по горе целиком. Сначала это было довольно затруднительно благодаря ее обрывистости, но вскоре он нашел узенькую тропинку, которая привела его прямо к подножию башни. Отсюда, уже в совершенной темноте, он пошел по вымощенной камнем дороге, проложенной мимо озерного храма по берегу озера и, наконец, усталый и голодный, добрался до своей палатки. Никогда в жизни своей, даже в очень юные годы, когда он бредил охотой и считался одним из неутомимейших Немвродов, Андрей Иванович не делал более утомительного путешествия и не уставал до такой степени. Наскоро поужинав, он бросился в постель и тотчас заснул. Но вероятно, вследствие сильной усталости нервы его были очень напряжены, потому что сон его был тревожен и наполнен сновидениями. Он все грезил статуей богини, отождествляя ее с девушкой, изображенной на барельефах портика.

Одетый в такие же широкие одежды, он вместе с ней участвовал в религиозных процессиях. Их окружала шумная радостная толпа юношей и дев, распевавшая религиозные гимны, отбивая такт ладонями рук. Он видел, как из-за этой толпы подкрадывался к ним жрец в остролистном венке и, вытягивая руку с длинногорлым кувшином, наполненным ядом, старался вылить на них этот яд. Андрей Иванович сознавал, что его подруге грозит смертельная опасность, хотел броситься на жреца, оттолкнуть его, вырвать у него яд — и не мог пошевелить ни одним членом: он кричал тем глухим, точно задавленным голосом, каким вообще кричат во сне, но его дикий крик не был слышен среди радостных восклицаний шумной толпы. Он делал нечеловеческие усилия, чтобы сдвинуться с места, и наконец это ему удалось: он отталкивает жреца и в завязавшейся борьбе ломает его жезл, срывает остролистный венок и бросает его на землю. Тогда жрец, в страшном гневе, поднял с угрожающим жестом руку над головой Андрея Ивановича и сказал, задыхаясь: "Будь трижды проклят: пусть она не достанется ни мне, ни тебе, пусть ты увидишь счастье соперника и пусть ты умрешь такой же одинокой и постыдной смертью, как я!" С этими словами жрец плеснул из кувшина в лицо Андрею Ивановичу и остатки яда вылил на себя. В тоже мгновение Андрей Иванович почувствовал, как члены его сделались неподвижны, точно их сковала какая то невидимая сила, как они мало-помалу цепенели, застывая будто от холода, как этот холод постепенно поднимался к сердцу, останавливал дыхание, сжимал мозг и скоро он один, окаменевшим трупом, лежал на дороге, но все еще слышал, как песни веселой толпы замирали вдали, и видел, сквозь закрытые веки, что над ним чернело одно только холодное неприветное небо.