Ариасвати - [138]

— Да будет воля богини, — отвечал он, преклоняясь. — Но пусть в эти два дня и две ночи дочери царей воздаются подобающие почести, пусть свита ее неотлучно ей служит и исполняет малейшие ее желания, пусть она не отходит от нее ни днем, ни ночью и пусть она бодрствует, охраняя сон и спокойствие царевны. Горе тому, кто не исполнит моего повеления!.."

. . . . . . . . . . . . . . . . .

"Это было страшное место. Факел тускло освещал обширную пещеру, наполненную синеватым туманом подземных испарений и дыма. Какой-то смутный шум и грохот доносился из глубины, порою, казалось, слышались удары молотов и свист мехов, раздувающих пламя подземного горна. Это было страшное место, достойное того демона, который овладел моей душою. По темным массам камней, свисающих со сводов, стекала вода, просачивающаяся из недоступных недр земли, и падала вниз тяжелыми, крупными каплями. Местами эти капли застывали на сводах в острые хрустальные иглы, сверкавшие зловещим блеском при красноватом свете факела. На полу пещеры капли собирались в каменистое ложе и черным ручьем изливались в неведомые глубины подземных пространств. Этот ручей был целью моего подземного странствования. Вода его имеет страшное свойство окаменять все живущее, будь то животное или растение. Зеленая ветка дерева, цветок благоухающего растения, погруженные в эти густые, черные волны, мгновенно каменели. Они сохраняли все краски, но благоухание и жизнь исчезали и рука уже ощущала в них холод камня и смерти. Щенки и козлята, которых я обливал водой из этого источника, мгновенно замирали и превращались в изваяния, сохранившие все черты и краски жизни, кроме самой жизни. Сначала я думал, что они умирали, что жизнь оставляла их, но потом, когда великое божество помогло мне сделать мое бессмертное открытие, я узнал, что жизнь в них только замирала, что дух жизни скрывался в них, как сладкое зерно в скорлупе кокоса. Десятки лет оставались они в своем окаменевшем состоянии, составляя украшение моей рабочей кельи, но едва я касался их своим чудесным эликсиром, как дыхание жизни возвращалось к ним, они снова бегали, лаяли, блеяли и просили пищи. Чтобы тщательнее проверить свое открытие, я приносил сюда детей и погружал их в темные волны ручья. Дни, месяцы, долгие годы малютки оставались в окаменелом состоянии, не подвластные закону постоянных изменений, в последовательной смене которого состоит жизнь всего живущего на земле. Их братья, рожденные после них, достигли преклонного возраста, дожидались внуков и правнуков, а они оставались все теми же младенцами, какими я безжалостно оторвал их от груди любящих матерей, чтобы принести в жертву суровому опыту, сулившему впереди бессмертие. Но дыхание жизни не покидало их. Все органы, составляющие его вместилище, оставались целы и нетронуты и оно только дремало, заключенное в своей недвижной коре, терпеливо ожидая поры и пробуждения. И я пробуждал это дыхание жизни: окаменевшие тела оживали и дети вырастали, становясь постепенно юношами, взрослыми мужами и стариками и пользовались всеми благами жизни, долгое время спустя после того, как внуки и правнуки их родных братьев исчезли с лица земли.

Но тогда я не знал еще, что дыхание жизни сохраняется в окаменевшем теле и что его можно оживить: демон, привлекший меня в это мрачное место, нашептывал мне убийство…"

. . . . . . . . . . . . . . . . .

"Три дня и три ночи, простертый на полу храма, провел я в отчаянии, призывая смерть. С того мгновения, когда во мраке моей озлобленной души проснувшаяся совесть осветила весь ужас моего преступления, я не мог уже думать ни о чем другом. Я уже не считал себя первосвященником, я растоптал свой венок из остролистника и разломал жезл, — я даже вычеркнул себя из числа живых… Я не хотел поднять на себя ножа самоубийцы, я был уверен, что Дивадара, получив страшную весть, немедленно примчится в Арию и предаст меня мучительной казни, на страх всем грядущим поколениям. Я нетерпеливо ждал этой казни, даже более, — я с наслаждением мечтал о тех мучениях, которые меня ожидают. С каким-то особенным сладострастием я рисовал перед собою картину, когда в присутствии бесчисленной толпы народа холодный топор палача будет погружаться в мое трепещущее тело и отсекать от него один за другим его окровавленные члены! Я переживал мысленно все ощущения, которые придется мне перенести, и желал одного, чтобы казнь была лютее, мучительнее, беспощаднее.

Четвертый день подходил к концу, когда до слуха моего достигли рыдания и вопли народа. Я призвал одного из жрецов и спросил о причине.

— Отец жрецов, — отвечал он, — воротилось войско. Оно истребило черных людей, но принесло с собой на щитах труп Дивадары. Дивадара умер от страшной болезни, истребившей половину войска…"

. . . . . . . . . . . . . . . . .

"Все великое и прекрасное, что существует в мире, для меня слилось в одной Ариасвати. Ее чудный образ казался мне воплощением самого божества. Я создал о ней легенду, я сделал ее предметом религии народа, и она стала богиней Ариастана. Лучшие из художников, воспитанные под моим покровительством, украсили стены храма и пьедесталы колонн ее изображениями. Повсюду глаза молящегося народа видели ее статуи и барельефы, в которых резец художника воплотил всю ее короткую, но прекрасную жизнь. Поэты слагали в честь ее гимны и пели в храмах, на улицах и площадях. Ариасвати сделалась заступницей и покровительницей Ариастана. Несчастные молили ее о пощаде и возлагали на нее все свои надежды, счастливые благодарили ее за ниспосланные им радости жизни…"