Ариадна - [38]

Я растягивала оставленные Тесеем припасы. Пустота грызла меня изнутри, но, видно, не от голода. Еда казалась безвкусной, тяжелым камнем ложилась на дно желудка. Мучила жажда, но пить я старалась крохотными глотками, и унять беспрерывный стук в висках не удавалось. Шелковое платье висело на мне, грязное, выцветшее, изорванное об острые выступы скал, среди которых я ходила каждый день без всякой цели от дома к берегу и обратно.

Конечно, я размышляла, и на удивление спокойно, а не покончить ли со всем поскорей. Тесей не оставил мне по-дружески ни ножа, ни клинка, чтобы я могла вонзить его в свою предательскую грудь и милосердно пресечь такую жизнь. Я могла бы броситься со скалы в жадные волны и даже, встав над пропастью, обдумывала это. Какой восторг, должно быть, – пронестись по воздуху, упасть в его невесомые объятия и на несколько восхитительных роковых мгновений почувствовать себя свободной. Вот только конец меня ужасал – падение в ледяную воду и беззвучный крик, разрывающий грудь, лишенную воздуха в соленых глубинах. Но я до сих пор цеплялась за обрывки надежды. Уповая вопреки всему, что Тесей сжалится надо мной, смягчится и, может, вернется и спасет меня.

Один из череды унылых дней я проводила во внутреннем дворике, безучастно наблюдая за солнцем, совершавшим свой путь от одного края неба к другому, и вот тогда-то увидела виноградную лозу, растущую прямо за домом. Увидела впервые и удивилась, как не заметила ее раньше. Толстые древесные стебли, изгибаясь, переплетались друг с другом, листва, образовавшая густой навес, покачивалась, трепетала на ветру. А в ней гнездились, поблескивая, пухлые, тяжелые гроздья лиловых виноградин.

Я просто лежала на камнях, убивая время. Сил ходить туда-сюда под жарким солнцем уже не было. Но при виде винограда в груди моей колыхнулась, встрепенулась надежда. Припасов в кухне осталось немного – корка черствого, каменного хлеба да, может, горсть оливок. А сколько воды? Мало, уж это точно. Я считала каждый глоток, с ужасом представляя, что будет, когда осушу бочонок до дна. Но виноград! Как сладко он полопается на языке, и вкусная мякоть соком оросит иссохшую пустыню рта… Я поднялась – радость и воодушевление подтолкнули меня – впервые с тех пор, как скрылись из виду черные паруса, хоть что-то обнадеживало. Но как я раньше не заметила эту лозу, не возникла ли она здесь прямо в таком виде и именно когда понадобилась мне? Я побежала к винограду, будто опасаясь, что он растворится в воздухе так же внезапно, как, кажется, и появился. Никакого стеснения не испытывала – к чему приличия, когда ты последний выживший на земле? Есть вдруг захотелось зверски. Я отрывала виноградины и набивала в рот, утоляя голод, какой и не помню когда испытывала.

Этот виноград стал для меня откровением: как же прекрасна бывает пища, если по-настоящему голоден! После сухих да соленых припасов, которые я распределяла по дням, все уменьшая и уменьшая порции, эти спелые, сочные плоды казались чудом. И пока я ела, в голове зажглась искорка мысли: ведь этот остров может преподнести и другие дары, и если найти и запасти достаточно, чтобы прожить…

Тут я оборвала себя. Надежда вспыхнула и угасла. Что толку? Даже если найду орехи, ягоды, зелень какую-нибудь и смогу прокормиться, какая жизнь ждет меня здесь, совсем одну?

Я изгнанница, предательница, всеми брошена и лишилась всего.

Тяжкая безнадежность повисла на мне свинцовой гирей с тех пор, как уплыл Тесей, и от горя в теле моем открылась рана, будто меня выпотрошили, будто он рассек меня мечом. Сейчас, однако, изнутри поднималось другое чувство. Сдержать его я не могла, не было места внутри, а потому закричала – протяжно, громко и яростно. Из уст моих бессвязным потоком извергались ядовитые ругательства – будто горящие, отравленные стрелы. Больше всего я ругала Тесея, обзывала словами, каких и знать не должна была, но и на Миноса изливала клокочущий гнев, и даже на Посейдона – эти мужчины и боги играли нами, отвергали, воспользовавшись, смеялись над нашими горестями или вовсе забывали о нашем существовании.

– Да без меня тебе бы не жить! – кричала я Тесею через скалы и безразличный океан. – Сгнил бы в Лабиринте, одни кости остались, не спаси я тебя! Не герой ты, а предатель и трус!

Я согнулась пополам. Не было сил продолжать. Слезы текли по лицу от страшного разочарования – я пожертвовала собственным братом, чтобы умножить славу Тесея, только и всего. Он будет хвастать, как убил Минотавра и раскидал его кости, а меня и не подумает благодарить, словом не обмолвится о моем участии, о моей жертве и помощи. И не расскажет, что украдкой ушел до зари, ускользнул, пока я спала, ничего не подозревая. Этому постыдному побегу не место в хвастливой истории, ведь правда? Я вспомнила рассказы Тесея о славных подвигах, пленившие меня и мою сестру. И мрачно задумалась, а чего он не рассказал. Сколько женщин до меня бросил на своем пути? Скольких очаровал и соблазнил, склонил к предательству, прежде чем уйти, сколько женских судеб растер в прах в кулаке, все победы присвоив себе одному? Я подумала о Федре. Ведь и она его любила, сияла вся, а он ее бросил, и, разумеется, умышленно. Не собирался он брать с собой мою сестру, не входила она в его замысел. Сначала Федру бросил, потом меня.