Ариадна - [36]

Я обхватила колени руками, чтобы не тряслись. Должно быть объяснение – другое объяснение. Когда смогу встать, то все выясню – может, они оставили какой-то знак, я найду его, пойму, в чем дело, а там и корабль вернется. Как только найду в себе силы, поднимусь и все разведаю. Но пока я могла лишь сидеть на песке, стараясь держать себя в руках, и наблюдать, как корабль, превратившийся в пятнышко, пропадает в бездонной пучине голубого неба, оставляя меня на Наксосе совсем-совсем одну.

Глава 12

Не знаю, сколько времени я просидела, вперив взгляд в морскую даль, будто могла силой мысли заставить корабль Тесея явиться вновь. Но в конце концов, совладав со своим телом, оцепеневшим от потрясения, поднялась. Я по-прежнему, с упорством, засевшим в самой глубине нутра, надеялась найти некое послание, которое заверило бы, что покинули меня не навсегда, все объяснило бы, и опровергло, и посулило благополучный исход.

И нашла кое-что, но от этой находки горячка потухла сразу, будто меня окатили ледяной водой. Я ахнула, весь воздух, кажется, выпустив из груди, когда встала на колени у кострища, которое оставили спутники Тесея, и увидела обложенные камнями аккуратные свертки. Солонина. Завернутый в листья сыр. Бочонок воды и немного вина – того самого, что мы с Тесеем вчера пили. Оливки. Хлеб. Припасов дней на пять или шесть.

Я помогла Тесею выйти из Лабиринта, спасла четырнадцать афинян и обрекла на смерть собственного брата, а взамен мне отпущена какая-нибудь неделя жизни в изгнании, в плену необитаемого острова.

Меня будто ударили, из саднящего горла вырвался жалобный вой. В голове грохотало, но мне послышался как будто и другой, давно знакомый звук – топот копыт по камням, а потом я оказалась в зияющей, головокружительной воронке бесчисленных извилистых ходов, которая засасывала меня в свои зловонные глубины. Не знаю, ослепительный жар солнца был тому причиной или неутоленные с тех самых пор, как я проснулась в одиночестве, голод и жажда, но щека моя вдруг ощутила жесткий песок, а потом меня поглотил наползающий мрак, унесло в пустоту спасительное забытье.

Очнулась я, уже когда спустился вечер. Я села, и песок оцарапал лицо, посыпался из волос, налипший прежде на мокрые от слез завитки. Ощутив свирепую жажду, я схватила оставленный афинянами бочонок, плеснула воды в нашедшуюся тут же глиняную чашу, стала пить большими, долгими глотками. Но вдруг остановилась. Вода, пусть и теплая, безвкусная, бальзамом лилась в пересохшее горло, и я бы пила и пила, но нельзя. Неизвестно, насколько придется растянуть этот единственный бочонок. Облегчение, подаренное водой, тут же растворилось в отчаянии. От лихорадочной безысходности этого дня все во мне будто вымерло, осталась лишь безжизненная, ноющая пустота, и кости налились свинцом, и кровь, загустевшая, как смола, лилась по венам еле-еле. Ну выпью я сейчас все до последней капли, и что изменится? Или пролью на песок – пусть пропадает? Все равно вода скоро закончится, и тогда мне останется лишь умереть от жажды. Если только…

Я обежала взглядом просторный берег. Тесей сказал, что диких зверей на острове не нашлось. Но кто знает, можно ли верить хоть одному его слову?

Я поплотней завернулась в простыню. Так какой у меня выбор? Погибнуть от жажды? Быть растерзанной голодными зверями? Я зажала рот, чтобы не расплакаться. И вдруг почувствовала себя такой беззащитной, что по телу озноб пополз от ужаса. А как же флот Миноса? Наверняка он уже снарядил корабли, они вышли в море и разыскивают нас. Я знаю, что он сделал со Скиллой, предавшей своего отца, а какое наказание Минос уготовил для собственной изменницы-дочери?

Я поднялась с трудом, едва не упала – онемевшие ноги запутались в испачканной золотой ткани. Собрала еду, которую мне оставили. Я не знала, голодный медведь страшней, или хищный волк, выбегающий из леса, или критские корабли под багровыми парусами, возникающие на горизонте. Обратно направилась тем же путем, которым, как мне казалось, пришла сюда, а бочонок с водой покачивался в руке, и тяжесть его меня приободряла. Вчера мы с Тесеем поднимались не слишком крутой тропой, но вряд ли я бы ее вспомнила, а значит, оставалось лишь взбираться по головокружительному склону, с которого кое-как удалось съехать утром.

Я несла с собой еду и питье да к тому же придерживала рваную шелковую простыню, заменившую мне платье. Срамиться здесь было некого, но подумав, не сбросить ли ее, я поежилась. Остров, еще вчера казавшийся таким приветливым и милым, сегодня враждебно ощетинился сотней скрытых угроз. Опять я проглотила слезы. Если дам им волю, то уже не остановлюсь. Истаю, как Эхо, так плакавшая по тщеславному, холодному Нарциссу, что остался от нее лишь слабый голосок – носится теперь в воздухе. Поэтичная смерть. Безболезненная. На этом острове меня ждет совсем другая.

Я карабкалась по крутой каменистой тропе, и дыхание учащалось. Страхи переполняли меня, и я уже с трудом различала, что впереди, так занят был мой разум, воображая всевозможные ужасы. Мне виделась размазанная по критским пескам плоть и кровь Минотавра, и жадно выпитая вода неприятно плескалась в животе, и кислый привкус желчи поднимался изнутри. Я приложила ладонь к взмокшему лбу, подышала, прикрыв глаза, глубоко и прерывисто. И приказала себе: иди, Ариадна. А подняв голову, едва не рассмеялась от облегчения, потому что наверху, совсем недалеко, увидела домик.