Архитектура для начинающих - [12]

– Венеция вообще стоит на сваях, и ничего! – провокатором усмехается Ольга. Бабушка строжится, а потом тоже прыскает со смеху, один Федор Игнатьич остается серьезным.

– Не по зубам эти болота Золотаревым. И всему их Филиалу тоже, – он кивает, словно соглашается сам с собой. – Никита чувствует это, потому трусит, – смотрит на Ольгу. – А вот тому, в ком живет дух Петровского города, (Бог с ней, с Венецией, наш-то тоже не прост) есть смысл попробовать. Ты – наша смелость, гонор всей нашей фамилии – дерзай! Не зря мне Софья со своим адмиралом на днях снились. Не зря!

/Закусив губу, Рита закрывает глаза, чтобы не расплакаться.

Тихо журчит вода в фаянсе общественного типографского туалета. Лампа дневного света жужжит где-то в вышине потолка. Пестрый, казенный кафель рикошетит эти два звука и уносит их в вентиляцию.

Склонившись над умывальником, Марго считает пять на вдох, пять на выдох, а в сознании неуправляемо колотится обида и досада на себя саму.

«Неудачница! Дура неуклюжая! – кричит что-то с самого темного дна души. – Ты просто ходячий позор! Зачем ты вообще есть в этом мире?!», – и по щеке быстро-быстро сбегают слезы – не удержала даже их!

Капают с подбородка в мойку, в темноту склизких канализационных труб.

Кто-то дергает входную дверь. Шпингалет неуверенно шатается, но удерживает позицию.

Рита ладонью закрывает собственный рот. Хочется выть волчицей. Излить душу в этом, полном тоски, вое морозной ночи при полной луне, но даже этого права у нее нет – у нее все хорошо. В этой жизни лучше, чем у всех. Только позавидовать./

Второй раунд переговоров начался ровно в три. Вернее, он начался в тот момент, когда Ольга Кампински столкнулась в коридоре с Золотаревым-старшим и после приветствия поинтересовалась, к какому выводу он пришел. Сверху вниз смотреть на «эту девочку» у него больше не получалось по причине роста и немалого гонора последней, поэтому он набрал в грудь воздуха и ответил – идем!

Заметив, как эти двое с решительным видом дуэлянтов прошествовали в актовый зал, Джамала посчитала своим долгом оповестить всех заинтересованных и высокопоставленных местных лиц, начиная с Золотарева-младшего. Которому, кстати, не очень понравился тот факт, что минувшим вечером ее домой подвозила Кампински.

– Могла бы такси взять, – пожал плечами он. – Надеюсь, ничего лишнего вы… не сказали друг дружке.

– Лишнее ты ей сказал за вчерашним кофе, а я молчала, – постоянный баланс между стервозностью и уступчивостью выматывал, но и добавлял жизненного тонуса.

Голоса в актовом зале повысились до критической отметки.

Слушая гневную тираду о том, что такое строительство в данном месте в принципе невозможно по множеству явных и косвенных причин, Ольга вежливо кивала и улыбалась.

– А теперь, коллеги, – она окинула взглядом собрание местных «авторитетов», остановилась на Золотареве-старшем, – я расскажу вам как и почему этот район не только может, но и должен быть построен именно там, на Северо-Западе. Михаил Никитич, документация с вами?

Она действительно родилась в Ленинграде, в этом северном городе, раскинувшемся на болотах. Явившем свидетельство целеустремленности одного великого человека и укрепившемся коллективной несгибаемостью истинного духа многих других, озаренных, окрыленных, вовлеченных.

Ленинградом звала его Софья Игнатьевна, двоюродная бабушка, заменившая маленькой Оленьке мать и отца и весь остальной мир до пяти с половинкою лет. Отдавшая «чаду» все – свою любовь, знания, нежность и чувство сопричастности к «застывшей музыке» архитектуры, каналов, мостов. Своими прогулками и рассказами она создала в памяти маленького человечка крепчайший фундамент для прекрасного замка воображения с крепкими стенами характера. В него вложила все тепло своего одинокого к преклонным годам сердца. Ее муж давно умер. Ее сын хорошо устроился в Австрии и хотел бы забрать мать к себе и внукам, но больше всего на свете Софья Игнатьевна любила свой город, не могла с ним расстаться. Любовь к нему она концентратом вводила в каждую бутылочку с детским питанием, в каждый взгляд, обращенный к новорожденной жизни в ее тихой и старой квартире.

Софья Игнатьевна с большим скепсисом отнеслась к беременной семнадцатилетней племяннице, которую брат попросил приютить у себя до времени. Даша не нравилась Софье, но родственный долг она исполняла достойно. Вежливо, терпеливо, где-то участливо. А когда появился в доме сопящий комочек, то неожиданно привязалась к нему всем сердцем.

Дочь не нужна была слишком юной матери. Родив от трусливого и непостоянного Ромео, Джульетта хотела бы вычеркнуть этот эпизод из поэмы своей жизни. Поэтому ни секунду не препятствовала Софье Игнатьевне, неожиданно решившей взять полное шефство над неугодным младенцем…

Золотарев-старший тяжело смотрит на Ольгу. Она прямо смотрит в ответ.

– Кто твой отец, девочка? – спросил когда-то давно кривоногий отчим Джамалы.

– Мой отец – адмирал! – гордо ответила девочка надвигающейся тени Золотарева-старшего, а он странно усмехнулся и согласился.

– Значит, строишь здесь свой личный Ленинград? – проскрипел он сейчас усмешкой. – Или Санкт-Петербург.