Архитектор Сталина: документальная повесть - [20]

В этом же доме принимал Сталин и Мао-Цзе-Дуна («дома и стены помогают») на стыке 1949–1950 годов и с помощью творения Мержанова решил на многие годы геополитические проблемы: были заключены договоры о дружбе, союзе, взаимной помощи, советская и китайская стороны признали необходимым сотрудничать по военным, идеологическим, политическим и другим вопросам.

Приступая к проектированию новых дач на Кавказе, Мержанов поставил перед собой цель — не повторяться, то есть передать в этих очередных домах-памятниках вождю какие-то новые, еще не нашедшие воплощения, его черты, отметить которые тому будет приятно. Очень многие, знавшие лично Сталина, говорили о его обаянии, его умении нравиться, импонировали людям его «застенчивая улыбка и неторопливая речь». В общем, в отличие от предыдущих, эти очередные постройки, заказанные Сталиным, получились светлыми, легкими, радостными и ему понравились. Как и при осмотре дачи над Мацестой, он поблагодарил архитектора скупым «спасибо» (но произнесено это слово было с теплотой) и поглядел на Мержанова необычно ласково, превратившись на мгновение из всесильного вождя в простого доброго человека, благодушно принимающего семейный уют.

И все-таки отношения Сталина и его архитектора оставались сугубо официальными. Сталин, единолично руководя огромной страной, не имел времени для длительной, душевной беседы с уважаемым им, эрудированным, высококультурным архитектором. А поговорить с ним было о чем. «Сталин, как отмечает в своей книге „Генералиссимус“ известный общественный деятель и писатель В. Карпов, осуществил просто титаническую работу — он преобразовал, перенацелил все виды искусства: литературу, кино, театр, живопись — вообще все, что влияет на морально-нравственное формирование человеческой личности. Представители всех видов искусств были сориентированы работать на социализм. Это была величайшая сталинская победа, здесь он проявил себя как подлинный вождь», «…он был непритязателен, прост и приветлив с прислугой, а если и распекал, то только „начальников“ — генералов из охраны, генералов-комендантов. Прислуга же не могла пожаловаться ни на самодурство, ни на жестокость, — наоборот, часто просили у него помочь в чем-либо и никогда не получали отказа». Иные даже позволяли себе фамильярничать с вождем.

Геннадий Коломейцев в своих воспоминаниях, опубликованных газетой «Аргументы и факты», приводит на эту тему такой эпизод.

Три человека из обслуживающего вождя персонала и автор воспоминаний в их числе ловили на Холодной речке рыбу, недалеко от сталинской дачи. Вдруг подходят три машины. «Выходят трое. Один — Власик. Другой — Поскребышев. А третий… Сталин. Неожиданно Сталин идет к нам. А мы в одних трусах. Сталин подходит и говорит: „Здравствуйте, рыбаки! Как улов?“

(…) Отвечал за всех нас Жмычкин (рыболов. — А. Акулов), как старый его знакомый. Ни с того ни с сего говорит: „Товарищ Сталин, согреться бы нам, замерзли мы тут…“. Сталин так руку поднял. Гляжу, мужчина идет с чемоданчиком. Сталин говорит: „Есть чем рыбаков погреть?“ — „Есть, товарищ Сталин!“ — раскрывает чемоданчик, а там уже все готово.

„Ну что будем пить: коньяк или водку?“ — спрашивает Сталин. — „Конечно, коньяк“, — за всех отвечает Жмычкин.

Коршунов, который подошел с этим чемоданчиком, начинает разливать коньяк по рюмочкам. И тут опять Паша: „Не-е-е. Нам в фужеры!“

„Что ж… Наливай им в фужеры, а мне в рюмочку“, — говорит Сталин».

Естественно, подобного поведения со своим постоянным заказчиком Мержанов позволить себе не мог, но часто жалел его, как простого смертного. Знал, что на всех этих дачах, интерьер которых тщательно обдумывался профессионалами, недостает того уюта, какой в семье обычно создает любящая женщина. Он знал о трагической гибели жены Сталина Надежды Аллилуевой, которая, по официальной версии, умерла от сердечной недостаточности, на самом же деле застрелилась после праздничного банкета в честь XV годовщины Октября. В то время стрелялись нередко, в основном политические деятели, к ним, видимо, следует отнести и поэта Маяковского, но жена вождя не имела права поступить, как многие.

«Любящая жена и мать не имела права так жестоко поступить с близкими, — не раз думал Мержанов. — А был ли Сталин, „родной и любимый“, когда-нибудь искренне любим женщиной? Может быть, в юности или в сибирской ссылке… Сейчас же положение его обязывает избегать женщин. Незавидная судьба…».

Положение обязывало его быть трезвым человеком, не смущать трудовой народ дорогими костюмами. Мержанов видел Сталина в служебном кабинете, на дачах в неизменно одной одежде — во френче цвета хаки с отложным воротником, в заправленных в сапоги брюках и как-то задался вопросом: «Неужели носит это бессменно?» И тут же решил: «Это его партийная форма, которая, конечно, периодически меняется на точно такую же». Костюм был всегда свежим, отглаженным. Как ни пытался Мержанов представить вождя в другой одежде, в пиджачной паре или тройке, какую носил Ленин, с белоснежной рубашкой и галстуком, сделать этого не мог, как не мог и вообразить его в пижаме или халате, в тапочках-шлепанцах.