Архитектор Сталина: документальная повесть - [19]

До другой будущей дачи поехали на машине в сторону Адлера. Недалеко от реки Мюссера Николай Алексеевич показал Мержанову уже выбранное для нее кем-то место и рекомендовал вести проектирование дач одновременно, срока строительства второй дачи не назвал.

Заговорил молчавший до того Власик, давая указания архитектору тоном приказа, как своему подчиненному:

— Смотрите, чтобы с дороги и возвышенности внутренние строения и люди не просматривались. Проекты передадите мне. И чтобы в документах и в разговорах с сослуживцами госдача на Холодной Речке именовалась объектом номер шестнадцать, а здесь — объектом номер три. И больше никак!

Тон генерала не обескуражил Мержанова: генерал был «невероятно малограмотным, грубым, глупым, но вельможным; дошел в последние годы до того, что диктовал некоторым деятелям искусства „вкусы товарища Сталина“, так как полагал, что он их хорошо знает и понимает». На этот раз указание не выходило за рамки его компетенции.

Мержанов не был лишен честолюбия, и ему льстило, что Сталин выбрал его для проектирования своих многочисленных, а потому временных жилищ, что обе построенные прежде дачи, в Кунцеве и над Мацестой, вождю понравились и вовсе не потому, что не был он привередлив. Ведь почему-то не пришлась по вкусу Сталину маленькая дача, где он должен был принимать ванны. Отверг он и следующую, построенную по проекту архитектора Львова взамен предыдущей. И не в их размерах тут было дело, не в скромности их архитектуры. Ездил же он в Боржоми, где дача не отличалась изяществом, по крайней мере, не превосходила по красоте и удобству ту, что спроектировал Львов. И дача в Цхалтубо устраивала Сталина. Вид ее поразил Мержанова: каменный двухэтажный неказистый домик с беднейшим интерьером. По сравнению с этой нескладухой два соседних простых здания для охраны и обслуги казались дворцами.

Как-то на эту дачу для лечения целебными водами был приглашен известный государственный и политический деятель Египта Гамаль Абдель Насер. Предваряя его приезд, в Цхалтубо прибыл посол Египта, осмотрел дачу, крайне поразился непритязательности ее владельца и пожелал, чтобы для гостя здание увеличили, сделав к нему пристройку.

Нет, дело не в простоте предыдущих построек, заключил архитектор. Он уже знал о скромности сталинских бытовых запросов. О ней упоминает в своей книге и Светлана Аллилуева: «Отец не любил вещей, его быт был пуританским, он не выражал себя в вещах…»

Да, Сталин «не выражал себя в вещах», не нуждался в роскоши, в домашних условиях довольствовался одной комнатой, любил вздремнуть на диване, по-походному укрывшись старой шинелью. Он и похоронен был в ботинках со стоптанными каблуками, других у него просто не оказалось.

А вот к дачам, к помещениям, где, кочуя, жил и работал, он относился с претензиями, которых, впрочем, не объяснял, просто отказывался ими пользоваться и передавал государству.

Мержанов, однако, догадался о причине невысказанных претензий: Сталин, как и он, придавал большое значение символике и хотел, чтобы его жилища были олицетворением хозяина, несли в себе черты его личности. Глядя на них, он как бы смотрел на себя отстранение, со стороны, получая при этом информацию, что же увидел в нем архитектор, что, благодаря его искусству, увидят посетители дач. Предыдущие архитекторы строили просто удобное жилье, «не мудрствуя лукаво». А удобства-то как раз его и не прельщали, все равно он нигде не находил для себя уютного места, о чем свидетельствует и Светлана Аллилуева: «Сад, цветы и лес вокруг — это было самое любимое развлечение отца, его отдых, его интерес. (…)…повсюду в саду в лесу (тоже прибранном, выкошенном, как в лесопарке) там и сям были разные беседки, с крышей, без крыши, а то просто досчатый настил на земле и на нем столик, плетеная лежанка, шезлонг; отец все бродил по саду и, казалось, искал уютного, спокойного места, — искал и не находил…».

Сталин с удовлетворением разгадал «шифровки» Мержанова, удостоверился, что не ошибся в нем, и с интересом ждал его новых произведений, призванных отразить в себе разнообразные качества хозяина, вождя и просто человека. Монументальные сооружения Мержанова стали в один ряд со средствами пропаганды, такими, как неисчислимые портреты вождя, названные его именем города, улицы, площади, премии и стипендии, прижизненные памятники и многое другое.

Благодаря своему искусству зодчего, Мержанов приобщился не только к секретной, но невольно и к идеологической работе. К счастью, ему не пришлось лукавить, выражая в камне свою любовь к вождю и симпатию к человеку. Он, как и миллионы людей Советского Союза, попал под влияние массового обожествления вождя. Даже когда судьба трагически развела их, Мержанову было приятно узнать, что Ближняя дача была родным домом вождя, что там, а не в роскошных залах ленинградских или московских дворцов предпочитал он принимать разного рода именитых гостей, а уж члены Политбюро бывали там постоянно: «Почти каждый день (в последние годы, после войны) к нему съезжалось „обедать“ все Политбюро, — вспоминает Светлана Аллилуева. — Обедали в большом зале, тут же принимали приезжавших гостей. Я бывала там редко и видела в этом зале только Иосипа Броз-Тито в 1946 году, но в этом зале побывали, наверное, все руководители братских компартий: англичане, американцы, французы и итальянцы».