Архипелаг исчезающих островов. Поиски литературной среды и жизнь в ней - [19]

15 Плавильщиков Николай Николаевич (1892—1962) — зоолог широкого профиля, популяризатор науки, энтомолог, крупнейший в мире специалист по систематике и фаунистике жуков-усачей (Cerambycidae), доктор биологических наук, профессор, писатель, член СП СССР. Научно-фантастическую его повесть «Недостающее звено» я считал и считаю одним из самых ярких проявлений жанра.

Уверен, Николаю Николаевичу было бы приятно знать, что в мою честь (во многом считаю себя учеником Плавильщикова) названы новые виды джунгарского паука — Gnaphosa prashkevichi Fomichev — и бабочки с индонезийского острова Сулавеси — Tarsozeuzera prashkevitchi Yakovlev.

16 Меньше всего места в нашей переписке Иван Антонович уделял литературе, по крайней мере на мой взгляд. В 1957 г. по завершении Очерской (Пермский край) палеонтологической экспедиции я приехал (вместе с монолитами, отправленными на грузовике) в Москву. По молодости лет все меня восхищало. Вот ведь как бывает: рядом со мной настоящий ученый, можно выведать многие научные тайны, о которых тебе никто другой не расскажет. Я и пытался говорить о чем-то таком, но Иван Антонович, к безмерному моему удивлению, думал о чем-то своем. Так, он вдруг совершенно неожиданно спросил, прочел ли я «Анну Каренину» и вообще что там случилось в этой семье. Я обрадовался, ведь в школе мы это проходили. Закончилось все в общем нормально, напомнил я забывчивому ученому: Анна Аркадьевна бросилась под паровоз, старенький Каренин занялся вопросами образования, флигель-адъютант куда-то слинял. Иван Антонович даже остановился, и по его глазам я вдруг почувствовал, что сказал явно не то что-то. «Вернешься домой, — сказал Ефремов, — перечитай книгу и напиши мне».

И я вернулся в Тайгу. И принес книгу из городской библиотеки. Толстая книга, я бы сказал — слишком, но я ее внимательно перечитал. И впервые, в процессе этого медленного, как бы даже навязанного мне чтения, каким-то неясным образом стало доходить до меня, что Лев Николаевич роман свой написал, кажется, не ради несчастной Анны Аркадьевны. Но чего, чего ради? В ужасном, каком-то лихорадочном ожидании я дошел наконец до последней, восьмой, части, на которую прежде не обращал внимания. «Уже стемнело, — вчитывался я, — и на юге, куда он (Левин) смотрел, не было туч. Тучи стояли с противной стороны. Оттуда вспыхивала молния и слышался дальний гром. Левин прислушивался к равномерно падающим с лип в саду каплям и смотрел на знакомый ему треугольник звезд и на проходящий в середине его Млечный Путь с его разветвлением. При каждой вспышке молнии не только Млечный Путь, но и яркие звезды исчезали, но, как только потухала молния, опять, будто брошенные какой-то меткой рукой, появлялись на тех же местах». Это вспыхивающее и потухающее небо поразило меня. «Ну, что же смущает меня?» — думал Левин (а с ним — я). «Мне лично, моему сердцу открыто несомненное знание, непостижимое разумом, а я упорно хочу разумом и словами выразить его».

Знание, непостижимое разумом… Эти слова будто раздавили меня… А то, что Левин никак не может примириться с женой, хотя очень хочет этого, стремится к этому, совсем меня расстроило. Левин шел по аллее и думал: «Так же буду сердиться на Ивана кучера, так же буду спорить, буду некстати высказывать свои мысли, так же будет стена между святая святых моей души и другими, даже женой моей…» Вот оно… Вот оно… Я уловил мысль… Вечность и непонимание… «…Но жизнь моя теперь, вся моя жизнь, независимо от всего, что может случиться со мной, каждая минута ее — не только не бессмысленна, как была прежде, но имеет несомненный смысл добра, который я властен вложить в нее!»

Сложно, не просто было сказано. Но я упорно вчитывался, упорно пробивался к сути. До этого литературой я считал все, что лежало передо мной, все, что походило на книгу (особенно толстую). Сказки, песенники, фантастические романы, даже стихи. А теперь вдруг до меня дошло, что не красивые мощные лошади на ипподроме, не энергичные флигель-адъютанты, не блестящая светская жизнь привлекают к себе внимание настоящего писателя, а то, что происходит в душе человека, каждого человека, хотя бы и скучного (как, скажем, Каренин). Я читал и — впервые — сравнивал прочитанное с тем, что окружало меня: деревянные дома, палисады, низкая луна над улицей Телеграфной, вечная лужа на площади, уже зарастающая зеленой ряской, споры соседей, паровозный дым, запах угля и дыма, купающиеся в пыли куры. Потрясенный тем, что до меня дошло, я написал об этом Ивану Антоновичу, и он ответил. Так что впервые истинный смысл литературы, ее внутренний смысл, нашу вписанность в любой мировой сюжет (события) мне открыли не писатели и поэты, с которыми я общался, а крупный, известный своими открытиями ученый. Правда, он сам был писателем.

17 «Мои товарищи». Опубликовано в журнале «Смена», 1962, № 18.

18 С 1959 г. по нынешнее время я живу (с вычетом семи лет, проведенных на Сахалине) в новосибирском Академгородке. Светлый мир светлых умов — иного определения у меня нет. Геолог Г. Л. Поспелов читал нам, поэтам первого созданного нами в Академгородке литобъединения, свои стихи («Разве итог у юности — старость, разве итог у старости — смерть?»), цитировал Илью Сельвинского, Велимира Хлебникова, Владимира Луговского. Химик В. М. Шульман восхищался Андреем Белым (и прозой его), Николаем Гумилевым, Анной Ахматовой, Владиславом Ходасевичем. Всегда под рукой была знаменитая антология И. С. Ежова и Е. И. Шамурина «Русская поэзия XX века» («Новая Москва», 1925). Но этого нам было мало. Мы решили издавать свой собственный журнал, даже пригласили к участию в этом деле Анну Андреевну Ахматову. (Ох, не обратил я, совсем не обратил внимания на слова, подчеркнутые многоопытным Долматовским: «не включайте в журнал отдел мало известных сегодня поэтов».) Как и следовало ожидать, инициатива наша (практически нереальная) была жестко пресечена: партийные работники и сотрудники КГБ в те годы вполне справлялись со своими обязанностями. Подробности можно прочесть в книге Л. К. Чуковской «Записки об Анне Ахматовой» (любое издание) и в очень интересной работе новосибирского историка А. Г. Борзенкова «Молодежь и политика: фотографии, факсимиле, плакаты и рисунки по истории студенческой политизированной самодеятельности на востоке России (1961—1991 гг.)» (Новосибирск, 2003).