«Архимед» Вовки Грушина - [17]
— Раз! — начал считать Лева.
Больше колокол не ударил. Только слышно было, как падают в лужи капли.
— Час! — прошептал Миша.
Лева растерянно забормотал:
— Ужасно глупо как… Что же теперь делать? Дома с ума сойдут. Придется пробраться как-нибудь… переулками. Проберемся?
Как нарочно, в этот момент с улицы донеслось мерное постукивание сапог, подбитых железными подковами. Миша повернулся и пошел обратно к парадному:
— Наверно, патруль! Слышишь? Какое там «проберемся»… Лучше ночевать будем здесь. Вот и все!
Он уже вошел в парадное, когда Лева окликнул его:
— Погоди. Давай сложим все бутылки в коляску и возьмем их с собой.
— А что, они здесь размокнут, что ли?
— Не размокнут, но мало ли что может случиться! Придет кто-нибудь и заберет.
Миша вернулся. Они перегрузили бутылки, втащили коляску в парадное и сели на нижних ступеньках лестницы.
Москва после трех тревожных ночей спала. В окнах высоких домов не отражались ни голубые лучи прожекторов, ни красноватые вспышки зениток. И окон не было видно. Одни сплошные черные стены подымались к черному небу.
Спали москвичи. Спали жильцы большого дома по Узкому переулку. Спали чутко, не выключив на ночь радиорепродукторов.
Клевали носами в темном парадном двое продрогших, усталых ребят.
Часа в три ночи Лева поднялся и затеял в потемках какую-то возню.
— Что ты? — спросил Миша.
— Холодно. Зарядку делаю.
— Ну, так пошли наверх. Там, небось, теплее.
— Хорошо. Берем коляску!
— Да зачем нам ее туда тащить?
— Как «зачем»? Нельзя рисковать. Коляска пускай себе, но бутылки…
— Беспокойный ты какой-то, Левка! — проворчал Миша, но все же встал и взялся за коляску.
Долго мальчики тащили ее наверх, осторожно нащупывая ногами ступеньки. Они сразу согрелись. Никогда они не думали, что тридцать одна пустая бутылка весит так много.
— В каждой лестнице здесь тринадцать ступенек, — задыхаясь, проговорил Лева. — Ты считай и иди. Смотри: девять, десять, одиннадцать, двенадцать, три…
Тринадцатой ступеньки не оказалось. Оба сразу оступились. Коляска вырвалась из рук, покачнулась, и в ту же секунду звенящий грохот трех десятков разбитых бутылок наполнил гулкое, резонирующее парадное.
Ребята сели на корточки и перестали дышать. Долго гудело парадное, как рояль с нажатой педалью… Открылись двери. Мальчики услышали звонкий девичий голос:
— Мама, без паники! Без паники!
Открылась вторая дверь… Открылась третья дверь… Открылись четвертая, пятая, шестая…
Десятки голосов, низких и высоких, звонких и приглушенных, спокойных и плаксивых, зазвучали на всех площадках темной лестницы.
— Почему радио молчит? — раздался заспанный голос сверху.
— Гога, ты здесь? Гога! — неслось со второго этажа.
— Ну да, я же слышала, как стекла посыпались.
— Так меня, милые, на кровати и подбросило!
— Где подбросило?
— Чего?
— Где бросил, говорю?
— Должно быть, в Малом Колокольном.
— Граждане! А может, это и не фугаска?
— Как же! «Не фугаска»! Всю ночь зенитка хлопала.
— Нет. Это не зенитки. Это дверями кто-то хлопал.
— Кто хлопал?
— А кто их знает! Кто-то все хлопал.
Голоса продолжали перекликаться, но оцепеневшие на ступеньках ребята больше не разбирали ни слова. Кто-то совсем неподалеку чиркал над их головами спичкой. Чиркнул раз — спичка не загорелась… Чиркнул снова — и снова без результата. Чиркнул третий раз.
Слабый красноватый свет заиграл на рассыпанных по лестнице бутылочных осколках. В ту же секунду ребята услышали голос:
— Это что такое?
Двумя ступеньками выше стояла немолодая женщина в сером платке.
— Кто вы такие, товарищи, и как сюда попали? — обратилась она к ребятам.
— Мы… мы пустылки бутые… собираем, — еле выговорил Миша.
— Ничего не понимаю! — сказала женщина и крикнула: — Граждане, тише!
Голоса на лестнице стали звучать приглушенно:
— Что? Не понимаю.
— Нашли чего-то?
— Позвольте пройти!
— Кого нашли?
Спичка погасла. В наступившей темноте кто-то прокричал:
— Мария Михайловна, что же все-таки случилось?
— Успокойтесь, граждане. Сейчас мы все выясним. Так как же вы сюда попали и что вы тут делаете?
Голоса на лестнице смолкли, Наступила тишина. Лева вздохнул, кашлянул несколько раз и заговорил каким-то особенным, хрипловато-пискливым голоском:
— Граждане, вы нас простите, пожалуйста! Извините, что наделали тут шум. Мы никакие не воры и не хулиганы, а просто мы собираем…
— Господи! Опять бутылки! — простонала женщина на нижней площадке.
— Для горючей смеси, — заторопился Лева. — Мы ходили-ходили — и не заметили, что уже поздно. И пришлось ночевать. Мы просто уронили коляску, и бутылки, разбились. Извините, пожалуйста. Мы подберем все и уйдем.
Лева опять закашлялся и смолк.
— В милицию надо, — убежденно проворчал чей-то бас.
И лестница заволновалась, зашумела:
— Я четырнадцать часов работал!
— Безобразие! Такой шум поднять!
— Тише, граждане! — сказала Мария Михайловна. — Нельзя же, в самом деле, так волноваться! Ну, чего вы хотите? Чтобы я отвела их в милицию?
Только теперь Миша понял, какую они допустили глупость. Ведь на лестнице было темно! Ведь ничего не стоило тихонько выйти во двор и отсидеться там где-нибудь в уголке. Он нащупал ногой нижнюю ступеньку и зашептал:
— Лева… Лева… удерем!
