Археология русской смерти. Этнография похоронного дела в современной России - [42]

Мертвые тела

Мертвые тела всегда привлекали меня. Помню, как в детстве я застыл около дороги, разглядывая сбитую ночным автомобилем лисицу. Язык ее вывалился, кровь засохла, шерсть как-то совсем неловко шевелилась на ветру. В ее мертвом теле был одновременно и стыд, и какая-то совершенно непередаваемая чистота, и откровенность. Ты умираешь, и гравитация притягивает к земле твое ставшее свинцовым тело.

Однажды в деревне решили зарезать свинью. Ну не то чтоб решили — свиней всегда резали поздней осенью или даже под Новый год, но в том году я почему-то попал на это событие — видимо, были каникулы. Я наблюдал за всеми приготовлениями: как достают длинный кол, больше похожий на шило, и керосиновую горелку, чтобы опалить шкуру; как идут в свинарник и как свинья неистово орет, пытаясь спасти свою жизнь. Со свиньей орал и я. Я просил отпустить ее, не убивать, разрешить ей жить. Но меня никто не слушал, отец ругался, требуя заткнуться, и взывал к моему мужскому началу: «Ты мужик или кто? Заткни свой рот». Свинью убили, и я потом долго рассматривал ее подкопченную голову, лежавшую на пне посреди двора. Г олова свиньи всегда улыбается.

Смерть — мерзкая штука. Мне смешно, когда кто-нибудь говорит, что смерть можно эстетизировать, сделать ее красивой и привлекательной. Такое может сказать тот, кто никогда не забирал тело в простой российский морг, вдыхая последние пары из легких мертвого человека: когда ты поднимаешь тело, чтобы положить его в черный мешок, легкие умершего сокращаются из-за физического воздействия и последний гнилостный воздух выходит прямо на тебя. «Опять катафалк весь в крови после перевозки», — вздыхает Илья. «Бабка потекла, по ходу, через пакет. Зашили после операции херово — наверное, знали, что помрет скоро». Люди, которые говорят, что смерть красива, — врут. Они знают о ней по известной сцене боя под Аустерлицем из романа «Война и мир», где князя Андрея Болконского ранят, и герой думает, что умирает. Но смерть прежде всего ужасно биологична — я бы даже сказал, что она в первую очередь биологична. А разложение не может быть красивым.

Наблюдение мертвых тел в ходе полевой работы было одним из самых ярких ощущений для меня. Мы едем в катафалке, перевозим тело. Вот прямо здесь, в полуметре от меня, неживое тело. Наша машина покачивается на неровностях дороги, водитель устало смотрит в окно, жизнь вокруг идет, а тело, такое мертвое, безвольно трясется и куда-то перемещается в пространстве. Только представьте: тысячи мертвых тел каждый день куда-то передвигаются, едут по этим русским ухабам и дорогам, трясутся в пробках. Эти последние движения мертвого тела глубоко символичны — перед вечным упокоением тело проходит последние, финальные процедуры «растряски», освобождая плоть от отходящего духа.

Сама по себе процедура перевозки и вообще манипуляции с умершим, пожалуй, лишены смысла. Человек ли это? Та ли это личность, с кем вы общались? Мне кажется, мертвое тело лишено смысла и субъектности — это просто потухшая оболочка некогда существовавшей личности. Да и если признак жизни — это движение, то мертвого логично вообще не трогать и не двигать.

Мертвые тела жутко пахнут — так говорят. У меня астма, кривая носовая перегородка и сожжена слизистая — я практически не различаю запахи. Помню, как мы приехали в тульский морг, который находился на улице, названной в честь советского капитана Дрейера. По уверениям моих информантов, это один из самых вонючих моргов в России: там не работают холодильники, он постоянно переполнен. Морозильные камеры отсутствуют как данность, а на их местах зияет пугающая пустота. И вот мы приехали в этот морг, двери распахнулись, Илья по опыту хватается за стены — он чуть не падает от жуткого зловония. Я стою спокойно и разглядываю кафельную плитку коридора. «Мохов, ты что, правда ничего не чувствуешь?» — «Не-а». — «Ты человек, рожденный для работы в похоронке!» По полу коридора ползут червяки.

Однажды на эвакуации (это когда мертвое тело перевозят в морг) во время подъема тела мертвой пожилой женщины Илья не рассчитал свои силы, и бабка упала на него. В этот момент она в последний раз выдохнула — воздух, почти сутки бродивший у нее в разлагающихся легких, со звуком вышел из тела. Илью стошнило. «Блядь, ну как так-то, сука?» — спрашивает у вечности Илья. Вечность молчит и растворяется в осеннем воздухе гнилостными парами.

Помню, как мы хоронили бабушку. Гроб с умершей оставили на ночь дома — «так положено», родственники настояли. Вокруг ложа покойницы поставили иконочки, свечи зажгли — чтобы все было благочестиво. В итоге одна свеча горела, горела да и упала ночью в гроб. Случился пожар. В итоге огонь уничтожил внутреннее убранство гроба и задел нижнюю часть тела бабушки.

Привезли гроб. Маленький, как для младенца. «Неужели ребенка хоронить будем?» —спрашиваю у Ильи. Отвечает: «Нет, там в гробу только нога и голова». «А остальное?» — «Да не нашли. Парень пропал два года назад, вот в лесу полгода назад наковыряли только ноги и голову». Смотрю на гроб — был парень, а теперь только нога и голова. И эти нога и голова тоже парень.