Архангельский: — Не возражаю.
Заморский: — Мне можно пересесть?
Воронин: — Да сиди где хочешь. Суд удаляется на совещание.
Архангельский: — Протестую.
Раевский: — Не возражаю.
Берия: — Против чего?
Архангельский: — Пусть свидетель выйдет. Мне и тут хорошо.
Воронин: — Протест принят. Свидетель, покиньте зал заседаний.
Заморский: — Совсем?
Воронин: — Вас вызовут.
Шмидт: — Протестую.
Воронин: — Против чего?
Шмидт: — Я за ним бегать не буду.
Воронин: — Протест принят. Суд не удаляется на совещание. Прошу государственного обвинителя зачитать приговор.
Берия: — Ещё совсем недавно во главе партийной организации "Челюскина" стоял, ныне разоблачённый враг народа, троцкист Белецкий. Тонко маскируясь и двурушничая, он творил свои гнусные преступные дела и всевозможными мероприятиями срывал научную работу экспедиции. Партия и правительство опускают миллионы советских денег на содействие расцвету науки в стране, а пробравшийся на этот участок работы классовый враг, клевеща на преданных делу социализма товарищей, систематически вредил научному строительству.
Внимательно рассмотрев дело, суд постановил — признать Белецкого, Михаила Израилевича, виновным по статье 58, часть 9 и часть 10. В силу открывшихся обстоятельств, признать правомерным досудебный поединок, предусмотренный "Дополнением к Уставу РККА и РККФ от 2 октября 1933 г". Дело в отношении Заморского, Александра Александровича, закрыть, за отсутствием в его действиях состава преступления. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит"
А бабка всё плачет,
Что плохо живёт.
Какой неудачный
Попался народ.
Отсталая бабка привыкла к узде.
Ты ей о свободе — она о еде.
Тимур Шаов
Горький. Ромодановский вокзал
Влажный ветер, набирая разгон над Окой, захватывал клочки низких туч и бросал их мелкими брызгами на суетящуюся вокзальную кутерьму. Пассажиры подошедшего поезда нехотя покидали тёплые вагоны и ныряли в непогоду. Начальник патруля, охраняющего выход с перрона, зябко поёжился и прикурил чуть отсыревшую папиросу. Едкий дым дешёвого табака выбил слезу, но опытный взгляд сразу вычислил в толпе подозрительную личность. В ватнике, без шапки, с ёжиком коротко стриженых волос.
— Стоять, гражданин. Документики попрошу.
Седой человек, лет сорока на вид, в затёртой телогрейке с заметными прямоугольниками от споротых нашивок, привычно вздрогнул и оглянулся, потирая давно не бритую щёку тыльной стороной ладони. Устало вздохнул и бросил негромко:
— И тут гражданин. Мать….
— Пошевеливайся, — нетерпеливо поторопил патрульный.
Человек в телогрейке сбросил с плеча, прямо на грязный мокрый асфальт, мешавший тощий сидор и потянулся в грудной карман. ВОХРовец внимательно наблюдал, предусмотрительно задержав руку у кобуры. Кто знает, что на уме у бывшего зека? А может и не бывший? Вдруг это сбежавший из лагеря троцкист? Вот вытащит сейчас из-за пазухи маузер, и устроит теракт на вверенном под охрану объекте. Хотя нет, троцкисты предпочитают парабеллум. А этот — типичный кулак. От него можно ожидать чего угодно. Обрез, или ржавые вилы в брюхо. От дурного предчувствия нестерпимо зачесался бок в районе печени.
Тревога оказалась напрасной. Городу и миру явился конверт, толщина которого не подразумевала заложенной бомбы. Командир выхватил его из рук седого, и, прищуривая глаз из-за папиросного дыма, достал документы.
— Так, что у нас тут? Ага, справка об освобождении. Беляков Александр Фёдорович, девяностого года рождения. Что, на свободу с чистой совестью? Из социально близких?
— Нет, раскулаченный.
— Вот как? — Оживился патрульный. — И что тогда тебя сюда занесло?
— Сам смотри, там написано.
— Ты как с командиром ОГПУ разговариваешь? Обратно на нары захотел? Я могу устроить.
— Сам не сядь, — посоветовал Беляков, — командир нашёлся. На место товарища Блюхера метишь?
— Как это? — Опешил начальник патруля.
— Войсками ОГПУ сейчас кто командует?
— Ты меня не понял. — И уже гораздо миролюбивее. — А это что? Ну, так другое дело! Что же раньше не сказал, что освобождён в связи отсутствием состава преступления? Куда сейчас?
Беляков хмыкнул, забирая конверт с документами, и вскинул на плечо многострадальный сидор.
— Домой, куда же ещё. Да мне тут рядом, до Подновья.
— Так что же ты стоишь, с нами лясы точишь? Сейчас до Парижа (затон им. Парижской коммуны) фильянчик отходит.
— Нет уж, спасибо. Я пешком.
— Как знаешь, — патрульные козырнули, и потеряли интерес к проверенному гражданину.
А он вышел за ограду и с удовольствием вдохнул сырой воздух. Воняло мазутом и копотью от оставшегося за спиной вокзала. А встречный ветер наносил едва уловимый запах зерна с Башкировских мельниц. Александр Фёдорович поправил мешок за плечами и неторопливо пошёл, оглядываясь по сторонам. А Предтеченская слобода за три года и не изменилась совсем. Хотя, что ей будет. И через сто лет, среди гладких булыжников мостовой, так же будут плескаться под ногами лужи, в которых отражаются облупленные фасады когда-то богатых купеческих домов. О, вот и перемены. Оказывается, успели построить через реку новый каменный мост. Беляков прошёл под ним, оценивая прочность кладки. Хорошо! А за Окой…, мать, за Окой исчезли золочёные стрелы собора Александра Невского. Рука, поднятая было перекреститься, упала вниз. И когда успели, сволочи?
