Аргонавты - [13]

Ирена с чашкой в руке стояла в дверях и тревожно, испытующе смотрела на мать, с напряжением, от которого дрогнули несколько раз ее веки. Как чужда ей была сейчас та сухая, насмешливая улыбка, с которой она отвечала барону. Тем не менее она спокойно пересекла комнату и села против матери.

— Кажется, мама, — начала она, — сегодняшний спектакль не слишком тебя развлек.

Она с таким вниманием разглядывала свою чашку, что не могла видеть ни слез матери, ни выражения ее лица. Но лицо это, словно по мановению волшебной палочки, вдруг прояснилось, и на нем заиграла непринужденная улыбка.

— Кара спит уже? — спросила Мальвина.

— Вероятно; и у нее в комнате и у мисс Мэри совсем тихо. Почему ты не пьешь чай?

Дарвидова медленно поднесла ложечку ко рту, а Ирена спокойно заговорила:

— Я слышала сегодня совершенно неожиданную весть. Будто бы отец на вопрос князя Зенона сказал, что не даст согласия на мой брак с бароном Блауэндорфом.

Мальвина пристально взглянула на дочь.

— Почему ты называешь эту весть неожиданной?

Ирена медленно пожала плечами.

— Я не предполагала, что отец пожелает тратить свое драгоценное время на такие мелочи. Это неожиданно и может привести к неприятностям.

— Каким? — обеспокоенно спросила мать.

— Может оказаться, что я и отец держимся разных мнений.

— В таком случае твое мнение отпадет.

— Сомневаюсь, — ответила Ирена. — У меня свои намерения, потребности, вкусы, о которых отец знать не может.

Довольно долго обе молчали, несколько раз Мальвина поднимала на дочь глаза, словно хотела что-то сказать, но не могла и, видимо, колебалась. Наконец нерешительно, почти робко она спросила:

— Ира, ты любишь его?

— Люблю ли я барона? — Слова эти в устах молодой девушки прозвучали с огромным удивлением.

— Если бы барон Эмиль услышал этот вопрос, он первый назвал бы его пастушеским или прадедовским.

Ирена засмеялась.

— Это вещи нереальные, во всяком случае изменчивые, кратковременные и зависящие от состояния нервов и воображения. А у меня холодное воображение и спокойные нервы. Я могу обойтись без крашеных горшков.

Мальвина, выпрямившись, слушала эти бесстрастные, неторопливо льющиеся слова; на лице ее выступил слабый румянец. У нее сохранилась редкая, даже странная в этом возрасте способность краснеть.

— Ира! — воскликнула она. — Я уже не первый раз слышу такие суждения из твоих уст, и мне это больно.

Она заломила руки.

— Любовь… симпатия, когда делаешь выбор…

Голос ее вдруг оборвался. Она опустила глаза, откинулась на спинку кресла и умолкла.

Ирена, смеясь, безнадежно развела руками.

— Что же поделаешь? — шутливо заговорила она. — Не я создала мир и не могу его перестроить. Я, может быть, и хотела бы, но не могу!

Она продолжала уже серьезно:

— Любовь, симпатия, должно быть, могут казаться очень приятными, я даже допускаю, что они действительно таковы, если только существуют, но обычно это так недолговечно — чуть блеснет и угаснет… пройдет несколько лет, иногда даже дней, чаще именно дней, — и кажется, будто их вовсе никогда и не было. Так зачем же эти иллюзии, если после них неизбежно наступает разочарование? Они дают только чрезмерные требования к жизни, несбыточные надежды и горечь.

Слова ее и жесткий, язвительный тон странно не соответствовали свежему кармину нежных губ, блеску серых глаз и девической округлости руки, которую открывал взору широкий рукав капотика.

— Впрочем, — прибавила она, — я питаю к барону Блауэндорфу симпатию… своего рода симпатию.

С минуту Мальвина молчала, наконец тихо спросила:

— Какой же это род?

Ирена заколебалась, однако ответила, сухо и отрывисто смеясь:

— Кажется, очень распространенный и общеизвестный. Иногда меня волнует то, как он смотрит на меня или пожимает мне руку. Но больше всего мне нравится его искренность и то, что он никогда не притворяется. Ни разу он не сказал мне, как другие мои поклонники, что любит меня. Барон питает ко мне, так же как и я к нему, своего рода симпатию и, памятуя о моем приданом, считает меня подходящей партией — вот две причины, по которым он хочет разделить со мной свой баронский титул и родство с несколькими княжескими и графскими фамилиями. Я же, со своей стороны, хочу как можно скорей стать независимой и иметь собственный дом, так что услуга за услугу, к обоюдной выгоде — и кончено дело. Мы вовсе не скрываем друг от друга своих побуждений, и благодаря этому у нас сложились искренние, дружеские, вполне приятные отношения, но они не дают ни малейших оснований ни для каких тирад и элегий, в которых нет ни крупицы правды, так же как для экзальтации и разочарования в будущем. Вот и все.

Долго молчала Мальвина, наконец шепнула:

— Ира!

— Что, мама?

— Если бы я могла… если б я имела право…

Обе помолчали.

— Что, мама?

— Если бы ты захотела поверить, несмотря на…

Золоченые, тонкой работы часы отстукивали среди лиловой сирени: «Тик-так! тик-так!»

— Что, мама?

— Передай мне пирожное, Ира!

Когда она брала пирожное из серебряной корзинки, рука ее слегка дрожала, но Ирена воскликнула, весело смеясь:

— Наконец ты съешь хоть пирожное! Ты страшно изменилась, мамочка. Сейчас я уже не могу, как раньше, называть тебя маленькой обжорой; с некоторых пор, мамочка, ты почти ничего не ешь.