Арена XX - [31]

Шестилетней Лилия Давыдовна приезжает в страну, которая, будучи парламентской республикой, официально именуется Империей: Deutsches Reich. Возвращаемся к тому, с чего начали, к удивительному феномену, присущему в равной мере и эмиграции, и смерти. Человек уходит из своей страны, как из жизни: для него замирает стрелка часов. Он останавливается в своем росте. Возможны какие-то боковые побеги, но они не разовьются в новую полноценную личность. В определенном смысле ни Лилии, ни Бергу не грозило повзрослеть.

Иногда, замерзнув, они заходили в русскую кухмистерскую с чудным названием «Жар-Пицца». Пицц там не пекли – жарили кур на открытом огне, а название появилось в результате смешного недоразумения. Художник, которому заказали вывеску, засомневавшись, проконсультировался в отсутствие заказчика с соседом-болгарином. И тот сказал, как правильно. Переделывать не стали: «Благой сказал…»

– Это не тот Благой? – спросила Лилия Давыдовна, когда стали известны имена поджигателей Рейхстага: три болгарских, которые немцы не могли правильно выговорить – «Блягой» – и одно голландское.

– Этих болгар скоро отпустят, они ни при чем.

– Вы так уверенно говорите, как будто сами там были.

– А если и так? Вы же не побежите в полицию.

– Но вы же не коммунист.

– Что вы знаете обо мне? Вы, может быть, даже и настоящего имени моего не знаете.

В полицию Лилия Давыдовна не побежала, но дома передала все слово в слово, признавшись, что они «иногда встречаются».

– Что ты наделала? – сказала мать. Она стояла, прижав к щеке ладонь. Можно встречаться хоть с чертом, все дело в инквизиции. Выявят черта – заведут дело на Лилечку, как было с Нюточкой.

Маргарита Сауловна была научена на всю жизнь. Зимний день, хрусталь поблескивает среди полумрака, как чье-то пенсне, юный Дэвочка с артистизмом восточного принца срывает овацию зала – это всего лишь корочка, под которой магма. Рисованный фасад приличий. А из-за кулис на тебя скалится всемирная чайная. Сейчас они взопреют, застучат кружки по столу: für Gott, Kaiser und Vaterland. За Бога, Царя и Отечество. У какого городового тогда искать защиты, они и сами такие. Защита в бегстве. Все бросить и бежать. Как Нюточка – на край света. У них был дом на каком-то там взвозе. «Где, в навозе?» – «В навозе, в навозе…» Сперва Нюточку – дворами, нелегально. Потом все продали и сами. А продавать было что. Натан Григорьевич – «Натан дер Вайзе»[17] – торговал сукном. «Ну что ты нас с ними равняешь», – говорилось Маргоше, когда она облизывалась на Нютино… ну, не знаю, платье с рукавами из настоящего брюссельского кружева. В зале стоял у них буфет в виде триумфальной арки. По сторонам фигуры древнерусских воинов, и церковными буквами вырезано: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь». Между двухскатных завитков ангелок с дудкой. А под аркой не как у всех, не самовар, в котором отражалась Маргошина щека, а поднос, полный засахаренных кубиков ананаса, кажется, что заиндевевшего, вперемешку с другими неведомыми плодами: темно-вишневыми, бордовыми, оранжевыми. У Нюточки было очень вкусно. Тетя Бузя готовила сама – вот кто пек тысячелистник!

– А что стало с буфетом?» – спросила она, дождавшись, когда мать кончит рассказывать, всхлипывая и сморкаясь, как простилась с сестрой.

– С каким еще буфетом? Все продали и бежали, куда глаза глядят.

– Так, – сказала Маргарита Сауловна, словно очнувшись. Она всего боялась. Теперь еще и этих, по-солдатски марширующих, в круглых шапках, с повязками на рукавах. Но пугливость-то как раз и делала ее решительной, хоть и несколько спонтанной в своих решениях. Она знала, как теперь быть и что теперь делать, как бы к этому ни отнесся муж, – а как он к этому отнесется, она тоже знала, не говоря уж о дочке. Да кто ее, дурочку, будет спрашивать… В конце концов, никогда не знаешь, где потеряешь, где найдешь. Последняя весточка пришла от тети Бузи перед войной. Натан Григорьевич уже не вставал, он был намного старше жены. У Нюточки ребенок – девочка, на год моложе Лилечки. Кто муж, не пишут. Должно быть, местный. Аргентина не такая уж и плохая страна.

Маргарита Сауловна пошла звонить – телефон висел в передней против зеркала. Курьезным образом, привычку, обязанную рано развившейся дальнозоркости, она перенесла на трубку: отставляла ее как можно дальше ото рта и так кричала, что слышно было на всю квартиру. А поскольку правой рукой плотно прижимала к уху наушник, то создавалось впечатление, что Маргарита Сауловна целится из лука.

– Алло!.. Алло!.. Георгий Леонидович?.. Мне вы нужны… Да-да, это я… Нам нужно поговорить… Нет, совсем по другому делу. Это касается Николая Ивановича… Да, Берга… Чем скорей, тем лучше… Отлично, я там буду через полчаса.

– Мама, что ты хочешь делать?

– Что я хочу делать? Потом скажу. Все потом.

Уже в пальто, бросая на себя «прощальный взгляд» и поправляя шляпку так, чтобы вуаль не опускалась ниже половины носа, она спросила:

– Что сегодня у папы? Он не говорил, придет сегодня к обеду? – они садились обедать очень поздно или, наоборот, очень рано, смотря что называть обедом, – в пять, когда другие пьют чай или кофий.