Арена - [38]

Кристиан опять засмеялся:

— Нет, я люблю «Наполеона на Аркольском мосту» Гро, странная картина, такая тёмная, и его лицо из этой темноты — неба, камзола… — Кристиан замолчал, Кай подумал: скоро приедем. Хоть бы в городе пошёл дождь… ему бы пошло.

— Кристиан, в этом городе бывает дождь?

— Сегодня обещали, но нету почему-то; приехали, — и остановился у тротуара. Кай думал, что он привезёт его к дому Сина, но машина стояла напротив витрин огромного ночного супермаркета. А у витрины стоял спиной высокий, рослый парень, руки в карманах брюк, классный чёрный замшевый пиджак; парень обернулся — Син. Кай вылез из машины; «пока, Кристиан, удачи… счастья в личной жизни» «пока, Кай».

— Ты знаешь Кристиана?

— А ты видишь Нерона и Рембо…

— Я вижу иногда ещё катастрофы и аварии. Самолёты, машины. У меня был знакомый, который вообще однажды в ад попал, — они шли вдоль витрины, в которой чего только не было; Кай подумал, будто мир этот демонстрирует сам себя, что в нём есть хорошего: красивая мебель, красивая одежда, стекло и фарфор, цветы и украшения; вроде предлагает: «оставайся, Кай». — Нам нужно вино, — объяснил Син, — ты пьёшь вино? или пиво? или водку?

— Не, вино.

— Красное?

— А ты?

— Красное, — они шли и шли, а где-то далеко играла музыка — такую ставят в кино, чтобы описать Париж побыстрее, Кай даже узнал: саундтрек к «Амели», когда Мэтью Кассовиц бежит по стрелкам; кто-то поставил в машине; и Каю ещё сильнее захотелось домой; как она там, без него; это она зовёт, вальсом из «Амели», ждёт у окна, Ярославна, смотрит на гаснущий город и думает, почему он так долго: сломалась машина, сломалось что-то на радио? Руди в ванной — неземной ребёнок, Иной, нулевой волшебник; его можно спокойно оставлять одного: он закрывает двери, не подходя к ним; он вообще только научился ходить, сидел утром на горшке и вдруг встал и пошёл, смешной и неуклюжий, а они сидели за столом и смотрели молча, очарованно и благоговейно, как войско смотрит на небо, где перед боем внезапно появляется в облаках лик Мадонны, а потом завизжали, закружили Руди, и погода была ослепительно-солнечная, и они позвонили Люэсу и Джастин, и поехали на пикник… — Суэйд попал в ад совершенно случайно; у него не задался день с утра, и он решил вернуться домой, приготовить вкусное и просто читать, чтобы день прошёл мимо, а дома на полу стояло зеркало без рамы: её заказали и ещё не сделали; и Суэйд наклонился неловко и напоролся боком на угол, и упал, истекая кровью, и вдруг провалился в это зеркало; оказалось, по ту сторону зеркал — ад. Знаешь, на что похож ад? На стеклянный дворец с полом в чёрно-белую клетку.

— Шахматы.

— Да, везде эти чёртовы вечные символы. И Суэйд шёл по аду, а сопровождал его Ницше.

— Бог умер. Ницше. Ницше умер, Бог. Живописно же твой друг был пьян — или просто накурился?

— Ничего подобного, Суэйд употребляет только кефир и йогурт; он как-то попал на экскурсию в Музей гигиены и с тех пор комично всего боится… Он запомнил, что люди, потакающие своим слабостям, легкомысленные, в аду превращаются в бабочек, которые летят на огонь в камине в одной большой адской гостиной, а люди равнодушные вынуждены вечно смотреть на чужое счастье из-за стекла; вот как мы с тобой сейчас идём вдоль витрин…

— Вещи — это счастье?

— Да, порой. Когда нет дома, больно смотреть на красиво расставленную мебель: вот спальня, голландский нежно-голубой бумажный торшер на тумбочке, я бы такой купил, а вот кухня — на столе даже приборы все, и салфетки, и цветы свежие в вазе…

— Нет, неправда.

— В твоей жизни неправда.

— Да, я, как улитка, ношу дом с собой — набор шахмат и две книги. А что ещё было в аду?

— Там был сатана, он вылечил Суэйда и отправил его назад… Вот вино, — они остановились напротив витрины, оформленной под фламандскую картину шестнадцатого века: безумные натюрморты, краски, блики, цвета, густые, как горячий шоколад; Кай обожал их: соломенные корзины, клетчатые скатерти, глиняные кружки и кувшины, пузатые стеклянные бокалы с кусочком лимона на краю. Они выбрали огромную тёмно-зелёную бутыль в мешковине с сургучом, что-то сладкое, молдавское, домашнее; зашли в магазин сквозь раздвигающиеся двери; магазин был разделён на отделы; «нам "Долю ангела", два литра; знаешь, что такое доля ангела?» «часть вина, испаряющаяся, пока оно бродит… это я в одном романе прочитал…» — он запнулся, чуть не сказал: «в романе жены», но не сказал. «Амели» всё ещё играла на улице, самые титры, когда Одри Тату и Мэтью Кассовиц едут на мотороллере. Они открыли вино — у Сина с собой оказался нож, складной, со множеством лезвий и с ручкой из серебра и кости; видимо, дежурный подарок вроде малахитовых пепельниц или ручки «Паркер»; отпили, Кай глотнул и подавился, закашлялся, Син огрел его по спине.

— Ты чего, вино же классное: улей и сад.

— Нечаянно, — вино было то же самое — вишнёвое варенье, что они пили вместо кино, в дождь.

— Обожаю круглосуточные супермаркеты и круглосуточные книжные магазины. Мне кажется, это места, из которых можно попасть в другие миры, такая глючная роскошь и тишина, скопления вещей, — Кай обернулся на супермаркет, на сияющие витрины. Нет, это не его путь. — Меня зовут Дэймон, а тебя?