Арджуманд. Великая история великой любви - [57]

Равалы — князья Мевара — воевали с нами сотню лет. Полстолетия назад Акбар взял осадой одну из крепостей, построенную высоко на скале. Склоны были неприступными, и Акбару, даже при использовании специальных орудий, понадобился целый год, чтобы добиться своего. Равал бежал из крепости еще до начала осады, и Акбару было известно об этом, но оставшиеся обороняли ее яростно, с фанатизмом, которого мой дед не мог понять. Во время осады Акбар понес тяжелые потери и, взбешенный этим, приказал жестоко расправиться со всеми защитниками твердыни (такого никогда не было прежде, да и после ни разу не повторилось). Жены раджпутов предпочли совершить джаухар, самоубийство, раньше, чем крепость пала. Погребальные костры, собственно, и стали сигналом сдачи…

Те меварцы, которых удалось подчинить, непрерывно сражались друг с другом. Их небольшие уделы утопали в крови, княжества были раздроблены, но нам было на руку поощрять междоусобные распри, ведь они отвлекали от борьбы с нами, Моголами.

Я вел на бой сто пятьдесят тысяч воинов. Семьдесят пять тысяч ехали на лошадях и слонах — моголы, джаты[69], догра[70]… Пехотинцев было столько же. Слоны тащили сорок пушек.

Поодаль следовал обоз — тысячи людей, чья задача кормить и обеспечивать армию всем необходимым. Пятьдесят тысяч повозок, груженных зерном, тысячи голов скотины, козы, птица… Если бы провизии не хватило, мы бы приобрели ее у крестьян, но не стали бы мародерствовать. Ведь теперь мы, Моголы, были не завоевателями, а правителями, так что не стоило настраивать крестьян против власти.

Движение обоза сопровождалось несмолкаемым шумом — поскрипывала слоновья упряжь, позвякивали уздечки лошадей, громыхали повозки, визжали колеса, щелкали плети погонщиков, били дундуби, трубили роги, отрывисто покрикивали, отдавая команды, офицеры…

Прямо передо мной вперевалку шли пять слонов со штандартами. Я, как всегда, ехал на Байраме. Своего слона я назвал в честь полководца Акбара. Мой слон, умный и бесстрашный, ничего не боялся; зато боялись его — концы бивней Байрама были снабжены металлическими наконечниками. Рядом конюх вел в узде моего коня Шайтана. Сзади в ратхе ехала Арджуманд. В ее повозке хватило бы места, чтобы разместить на ночлег четверых, но мою жену сопровождала только служанка, Сатьюм-Нисса Кхананам. За ратхой, на таком расстоянии, чтобы услышать зов, ехал хаким, Вазир-хан. Непривычный к лишениям, он заметно нервничал и, конечно, предпочел бы наблюдать будущую мать в роскоши дворца, но моя жена не дала себя уговорить. Я гордился ее мужеством и преданностью. Другая помахала бы рукой с балкона на прощание и вернулась бы в прохладу дворца, к своим подругам… Рядом с Арджуманд я просто обязан быть смелым!

Об удобстве моей жены неусыпно заботился Иса. Каждый день он верхом летел вперед, дабы убедиться, что место ночлега прохладно и чисто, что есть вода для омовения и приготовлена еда. Затем он скакал обратно по жаре, только чтобы удостовериться, что госпожа чувствует себя хорошо. Он беспокоился о ней не меньше, чем я сам.

Шел уже двадцатый день пути — вся армия подстраивалась под скорость движения моего слона, а он в походах никогда не спешил. На исходе этого дня я получил донесение, что один из мятежных князей Мевара, узнав о нашем приближении, укрылся в своей крепости Удайпур. Я ждал этого. Наши силы были неравны — он не мог тягаться со мной численностью, только военной хитростью…

В ту ночь у меня был совет с командирами-тысячниками. Они готовы были смириться с необходимостью длительной осады — это было единственное, что я мог от них услышать. После совета я остался один и долго сидел, завернувшись в плащ, погруженный в раздумья. Ночь была холодная. Вдруг вошел Иса, лицо его было искажено волнением. Вид слуги испугал меня.

— Что случилось, Иса?

— У ее высочества… началось кровотечение.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ Тадж-Махал 1049/1639 год

В империи царил голод. Не было дождей, даже реки, бежавшие с гор, превратились в жалкие ручьи. Земля потрескалась, стала сухой и твердой, поля походили на пустыню. Днем и ночью под зловещее завывание рогов горели погребальные костры — все новые и новые жертвы засухи с дымом возносились на небеса. Люди ели что попало — собак, корешки, кору деревьев, потому что на базарах не было продуктов, а когда ничего съестного вокруг не оставалось — тихо ложились и умирали. Поля были буквально усеяны мертвыми телами. Тех, кого не сжигали на гатах, обгладывали шакалы и грифы. Деревья, цветы и трава увяли и пожухли, ландшафт стал однотонным, приобрел унылый бурый оттенок, цвет смерти. Вскоре так же окрасилось небо.

Гробница стояла заброшенная, невысоко поднимаясь над землей, мрамор потускнел от пыли. Река позади нее превратилась в слабо пульсирующую затхлую струйку. Русло было открыто беспощадным лучам солнца, словно высохшее брюхо исполинской рептилии.

Сита сидела на полу в своей лачуге. Крыша давала тень, но не спасала от вездесущей жары, скрыться от нее было невозможно. Сита похудела, в мутном свете видны были выпирающие кости. За спиной лежали дети, они поскуливали, ныли, плакали, но Сита не могла их утешить. Сейчас они не нуждались в ласке — им нужна была только еда.