Ardis. Американская мечта о русской литературе - [21]

В том же письме Набокову Проффер отмечает дизайнерские дарования своей жены, которые затем найдут применение в производстве книг «Ардиса»: «Моя жена придумала картинку для обложки, которую редактор использовать отказался: хорошенькая узкобедрая девочка в черном бикини, читающая журнал про кино, а за спиной у нее пара огромных роскошных крыльев, скопированных с фотографиии в книге «Память, говори». «Мы не «Гроув-пресс» — сказал редактор, натягивая запачканные чернилами белые перчатки. Небольшое насекомое-мутант в правом верхнем углу — вот всe, что осталось от той картинки»[96].

Надо отметить, что Набоков полностью проигнорировал пассаж про «подружку», ее Сопвита и прочее, ограничившись церемонным и весьма ироничным в этом контексте комплиментом: «Большое спасибо за оба экземпляра Вашей элегантной книги с умело стилизованными бабочками». Далее следовал лист деловитых замечаний и неожиданно сентиментальная подпись: «Пожалуйста, дайте мне знать, если захотите использовать эти исправления… Это согреет сердце старого Болдинского баронета»[97]. Вероятно, лишь необычное для их переписки напоминание о возрасте выдает некоторое, весьма легкое, сочувствие престарелого писателя к сексуально-матримониальным успехам своего юного друга.

Женская версия истории знакомства выглядит иначе. Эллендея — к тому времени аспирантка университета Индианы — вспоминает: «Он никогда не был моим профессором, что плохо, потому что он преподавал Пушкина и Гоголя. В результате теперь у меня большие пробелы по этим писателям. Впервые я запомнила его так: моя подруга Кристина была его студенткой и была в него просто влюблена. Я устала постоянно слышать от нее его имя: «Проффер говорит то, Проффер говорит сё…», меня от этого уже тошнило. И тут она мне сообщает: «Он читает лекцию о «Лолите», не хочешь послушать?» Ну, мы и пошли. Там были какие-то старые эмигрантки, хорошо воспитанные русские старушки, и молодежь, скажем, пятьдесят человек. Карл начинает читать куски из «Лолиты» — самые невозможные места про мастурбацию и так далее. И эти пожилые женщины чуть ли не падают в обморок. Я, кстати, подумала, что он совсем не мой тип, впрочем человек интересный, живой, никто бы не рискнул читать такое, кроме него. Кстати, удивительно, как он сразу понял, что «Лолита» — не порнография, а великая литература. Он доверял своему вкусу, даже будучи молодым. Я не могу объяснить его, абсолютно не могу… После той лекции о «Лолите» мы все познакомились, он был очень добр с аспирантами и был для них всегда доступен, и он всем помогал, сколько мог. Карл был очень молод, всего на шесть лет старше нас. Мы гуляли и пили все вместе. Мне он как мужчина тогда не очень нравился. К тому же я была замужем, он был женат, растил детей. Но в январе следующего года выдался теплый день, и между нами всe началось…

Пауза.

— Как?

— Не расскажу. Это не надо».

Может быть, действительно не надо, коль скоро у нас есть рассказ самого Карла. Или Эллендея имела в виду что-то другое? Так или иначе, их роман развивался стремительно с января 1967 года, как раз когда хит Hello, Hello группы Sopwith Camel был у всех на слуху. За это время распались оба брака, дети Карла остались с Джанет, а уже 15 апреля 1968 года Проффер сообщает Набокову об Эллендее как о своей жене. Достопамятное примечание 30, разумеется, отсутствовало в рукописи «Ключей», которую Карл отправил писателю в августе 1966 года: вероятно, несколькими неделями позже Проффер впервые увидит Эллендею. Поэтому ему и пришлось объясняться теперь, в письме, сопровождавшем экземпляры уже напечатанной книги. Примечание 30 стало продуктом молодого и безрассудного романа, равно как и посвящение всей книги: for Ellendea.

Эллендея родилась 24 ноября 1944 года в Филадельфии и окончила Мэрилендский университет в Колледж-Парке в 1966 году. «Мой путь был другим. К тому времени, как мы познакомились, я уже много читала: и дрянь, и хорошие книги. Своего настоящего отца я не знала, он был архитектором, мой отчим — ракетный ученый, мать — психолог, она читала, имела склонность к культуре, но никто в семье не изучал языки. Как и у Карла, родители были в ужасе, что нашим предметом изучения стала Россия. Кому это нужно? Они считали, что мы шпионы. Как еще объяснить столь ненормальный выбор?! Но вернемся в мое детство. Мне 12 лет. Я не знаю, как это случилось, это было в воздухе — слово «Достоевский». Я прочла «Преступление и наказание» и поняла: Достоевский — невероятный русский писатель. Это был шок. И дальше, когда мне исполнилось шестнадцать, я прочла Толстого. Но все те годы я занималась французским языком, русский найти было невозможно. Правда, однажды, когда мне исполнилось шестнадцать, наш преподаватель математики открыл русский клуб, мы начали изучать алфавит, но так и не закончили, остановились на середине. Но он дал мне почитать Маяковского на английском. Итак, мои первые три точки — это Достоевский, Толстой — я читала его на пляже так: «Хватит войны! где Наташа?» — и перелистываю, перелистываю — и, наконец, Маяковский. Я прочла его «Флейту-позвоночник». И вот я в университете, я занимаюсь языками, изучаю сразу шесть языков, в том числе китайский и русский, пока мой преподаватель не велел бросить китайский. И параллельно идет русская и французская литература, и последний год — двадцатый век французской литературы. Я считала, что это всe говно. В это время мы уже читали Бабеля, разных русских писателей, и я приняла решение поступать в аспирантуру всe-таки на русское отделение. Видишь, мой путь в русскую литературу более прямой, нормальный. А то, что случилось с Карлом, удивительно».