Ардаф - [76]

Виллерс, чьё остроумие и красноречие обычно украшало подобные вечера, сегодня тоже был необычно молчалив. Он выслушал всю историю о поле Ардаф и теперь не знал, как ему к ней относиться, так что, в конце концов, он пришёл к простому логическому объяснению: транс в монастыре Дарьяльского ущелья совместно с чтением отрывков из книги пророка Ездры породили в живом воображении Олвина необычайное видение, которое тот принял за реальность. Виллерс тактично сообщил другу о своих сомнениях, но два момента по-прежнему не давали ему покоя: во-первых, что друг его заметно переменился к лучшему, из саркастичного, угрюмого и разочарованного в жизни человека превратившись в свободную и счастливую цельную личность; во-вторых, он поистине более не заботился о своей славе, воспринимая её с детской непосредственностью. Наконец, Виллерс видел, что Олвин вновь пишет поэму, грандиозность замысла и красота слога которой поразили его уже при беглом взгляде.

Его друг-поэт сидел теперь, слегка откинувшись на спинку стула, с видом отчасти разочарованным и немного удивлённым, как бы молчаливо вопрошая: «И это и есть твоя блистательная герцогиня? Твоё культурное и остроумное общество?»

– Боюсь, – с улыбкой начала разговор герцогиня, обращаясь к Олвину, – что наше общество кажется вам скучным после вашего путешествия за границу? Поистине, здешний климат очень угнетает, если бы только у нас было больше солнца, мы непременно стали бы веселее, подобно людям восточным, не правда ли?

– Напротив, я нахожу восточных людей весьма серьёзными и строгими в отношении образа жизни, который они ведут, – отвечал Олвин. – Они воспринимают свою жизнь как непрестанное служение своему божеству, причём даже будучи бедными, в то время как англичане при всём обилии вещей и богатств часто забывают о самоценности жизни.

– Но что такое жизнь без денег? – удивилась герцогиня. – Уверена, такая жизнь не стоит борьбы за неё!

Олвин одарил герцогиню пристальным взглядом, но спорить отказался.

– Это аргумент, который я не хотел бы оспаривать, поскольку подобная дискуссия способна завести нас довольно далеко, – отвечал Олвин. – Я лишь замечу, что жизнь всегда стоит борьбы, если только человек живёт правильно.

– Пожалуйста, поясните, как это вы отделяете жизнь от мирских благ? – спросил его насмешливого вида джентльмен напротив. – Жизнь и есть мир, и все вещи в нём; когда мы теряем мир, то теряем и самих себя – умираем, короче говоря. И на этом всё кончается. Такая вот практическая философия.

– Может быть, это и зовётся философией, – возразил Олвин, – но это не Христианство.

– О, Христианство! – прыснул этот джентльмен с презрением. – Это же система верований, которая уже отмирает! Фактически, у научных и культурных слоёв общества она уже отсутствует.

– Неужели? И какую же замену религии предлагают сегодня этим научным и культурным слоям общества?

– Нет надобности ни в какой замене! – довольно нетерпеливо заметил джентльмен. – Для тех, кому так нужно верить в сверхъестественное, есть множество различных идей – эзотерика, буддизм, вера в науку, например, однако для наиболее серьёзных мыслителей религия вовсе не нужна.

– Нет, думаю, нам всё же необходимо чему-либо поклоняться, например собственному эгоизму! – усмехнулся Олвин. – «Я сам» – это великолепное божество! Весьма удобное и всегда готовое простить любой грех! Отчего бы нам не начать строить храмы и возводить алтари во славу и честь собственного Я?

Его саркастический тон заставил всех гостей внимательно прислушаться к разговору, а сердце Виллерса гулко застучало в груди, ибо он понял, на какую зыбкую почву ступил его друг в дискуссии с этими людьми, насквозь пропитанными атеизмом и готовыми насмехаться над самой идеей религиозности человека. Он сам ненавидел споры о вере, но в то же время он знал, что люди, истинно убеждённые в своих взглядах, никогда не теряют лица в таких ситуациях. Герцог тем временем повернулся с очаровательно важным видом в сторону Олвина.

– Мне думается, что м-р Мадли, – он указал на скептического джентльмена, – прав в этом вопросе. Нравственность каждого человека, если должным образом отточена, является вполне достаточным руководством к достойному существованию, исключая всякую дополнительную надобность в каком-либо Боге.

– Чтобы направлять людей при помощи одной только нравственности, – возразил Олвин, – вам сперва нужно убедить их в том, что нравственность эта действительно существует, вместе с налагаемой ею ответственностью. Вы найдёте это весьма сложным делом при отсутствии Бога, ибо, решившись привести всех людей к некому вселенскому стандарту добропорядочности, поймёте, что понимания о ней у всех народов очень сильно разнятся. В некоторых странах считается нравственным делом иметь несколько жён, в других – топить в реке детей женского пола, в третьих – зажарить на ужин своего дедушку! Однако предположим, что вам это удалось и все философы и учителя нравственности единодушно объединились под сенью единого морального кодекса, но тогда остаётся неясным ещё, чьей властью вы утверждаете этот кодекс? И по какому праву? Вы можете сказать «именем Науки и по праву Морали», но, коль скоро вы не признаёте никакого духовного или божественного вдохновения за своим законом, то вы столкнётесь с массой оппонентов, которые начнут уверять вас, что уж их-то судьи справедливее и вернее ваших критериев. Поэтому надобно нечто высшее, чем простая нравственность, надобна ещё духовность, инстинктивное понимание собственного бессмертия человеком с той целью, чтобы научить его нести ответственность за собственную жизнь. Культурные, образованные и вышколенные люди могут неплохо жить со своей нравственностью какое-то время, но без твёрдой веры в Бога они непременно впадут в бездны порока, когда в собственном эгоизме вообразят себя стоящими вне всякой опасности.