Ардаф - [38]

– Кто ты? – спросил он. – Как твоё имя?

Теос колебался, а затем смело и безрассудно проговорил:

– Я поэт!

Ропот неудержимого смеха и издевательств пробежал среди слушающей толпы. Губы Сах-Лумы надменно изогнулись.

– Поэт! – и его пальцы слегка поиграли с кинжалом на ремне. – Нет, не то! В Аль-Кирисе есть только один поэт – и это я!

Теос пристально посмотрел на него, скрытая симпатия зародилась в нём по отношению к этому очаровательному хвастуну, он невольно улыбнулся и почтительно склонил голову.

– Я не стремлюсь быть твоим соперником… – начал было он.

– Соперником! – повторил Сах-Лума. – У меня нет соперников!

Взрыв аплодисментов со стороны ближайших к ним членов толпы утвердил всеобщее одобрение его заявления, и мальчишка с арфой, который прислушивался к разговору, провёл по струнам своего музыкального инструмента с победоносной силой и рвением, которые демонстрировали, насколько искренны и согласны были его чувства со словами его учителя. Сах-Лума с усилием преодолел минутное раздражение и продолжил прохладным тоном:

– Откуда ты пришёл, уважаемый господин? Мы должны узнать твоё имя – поэтов не так уж много! – это было сказано с выраженной иронией.

Захваченный врасплох этим вопросом, Теос стоял в нерешительности, не зная, что сказать. Ибо он был одержим странной и ужасной болезнью, о которой у него имелось смутное воспоминание, но которою он сам никогда прежде не страдал, – болезнью, от которой его память стала почти чистой в отношении событий из его прошлой жизни, хотя то и дело смутные образы минувшего вспыхивали в его мозгу, словно переходящие отражения уносимых ветром облаков на глади спокойной, прозрачной воды. Вдруг посреди его болезненной нерешительности ответ возник сам собою, будто его нашептал некий невидимый суфлёр.

– Поэты, подобные Сах-Луме, несомненно, столь же редки, сколь и соловьи на снегу! – сказал он с осторожной почтительностью и возрастающим чувством нежности к своему надменному и прекрасному собеседнику. – А что до меня, то я певец печальных песен, которые не заслуживают того, чтобы их слушать! Моё имя Теос, я прибыл из-за далёких морей, и я в Аль-Кирисе чужак, поэтому допустил ошибку, меня можно обвинить лишь в невежестве, но не в злонамеренности!

Когда он говорил, Сах-Лума пристально смотрел на него, Теос встретил его взгляд открыто и решительно. Определённо было некое исключительное притяжение между ними двумя! Поскольку когда их горящие взоры вновь встретились, оба улыбнулись и Сах-Лума, приблизившись, протянул руку. Теос немедленно принял её, и неясное приятное чувство пробежало по его телу, когда он держал его тонкие эфирные пальцы в своём сердечном пожатии.

– Чужак в Аль-Кирисе? Да ещё из-за дальних морей? Тогда, клянусь честью и жизнью, я обещаю тебе безопасность и приветствую тебя! Певец печальных песен? Печальных или весёлых, но то, что ты вообще певец, делает тебя гостем королевского Лауреата! – Выражение сознательного тщеславия осветило его лицо, когда он таким образом с гордостью объявил собственный титул и притязание на исключительность. – Братство поэтов, – продолжал он со смехом, – это таинственная и непрочная связь, которая нередко ставится под сомнение, однако в случае, если они не дерутся, подобно диким волкам на арене, их отношения должна наполнять радость. – На этом развернувшись к толпе, он возвысил свой богатый, мелодичный голос до более высоких и звонких тонов:

– Как это похоже на вас, о поспешные и несправедливые аль-кирийцы: отыскать беззащитного странника из далёких земель, прибывшего на праздник Летнего Благословения, и наброситься на него, подобно коршунам на заблудившуюся морскую птицу, и разодрать беспощадными когтями! Если он нарушил закон поклонения, то вы нарушили закон гостеприимства! Если он отказался преклонить колени пред Кораблём Солнца, то вы отказали ему в должном уважении! Какой рассказ он поведает о вашей доброте и культуре тем туманным и безрадостным берегам за гранью серо-зелёной стены океанских волн, где само имя Аль-Кириса служит символом для всего, что есть великого и мудрого, и удивительного на всём круглом шаре мира? Кроме того, вам прекрасно известно, что иностранцы и пришельцы в городе освобождены от поклонения, и приказ короля таков, что все подобные люди должны встречать доброжелательность и благородство до самого последнего дня, чтобы по отбытии они могли унести с собой полную корзину приятных воспоминаний. Поэтому, ротозеи, все по домам! Ни одного праздника не проходит у вас без раздоров! Все вы – плохо сделанные инструменты, чьи дребезжащие струны даже я, признанный Менестрель Короля, едва ли могу продержать хоть один день на счастливом ладу! Запомните! Этот чужак – мой гость! Найдётся ли во всём Аль-Кирисе хоть один, кто станет обращаться как с врагом с тем человеком, кого Сах-Лума зовёт своим другом?

Буря аплодисментов последовала за этой краткой импровизированной речью – аплодисментов, дополненных ароматным цветочным дождём. В толпе находилось много женщин, и они жадно напирали вперёд, чтобы уловить каждое слово, падавшее со сладких губ поэта-лавроносца; и теперь, движимые единым всеобщим порывом, они поспешно срывали свои букеты и гирлянды и швыряли их в щедром изобилии к его ногам. Некоторым цветам случилось упасть и к ногам Теоса и прицепиться к его одежде, он быстро стряхнул их и, собрав вместе, вручил тому, кому они предназначались. Он, однако, весело отверг их, игриво передвигая своими маленькими ногами, обутыми в сандалии, среди плотного изобилия красных и белых роз, что лежали в ожидании гибели под его шагами.