Арарат - [12]

– Весело было? – спросил я ее.

– Все было прекрасно, Пушкин. Но было бы еще лучше, если бы ты смог туда поехать.

Бедное дитя, как она старается говорить правильные вещи.

– Да, мне тоже очень жаль. Досадно, что и Дантес не смог быть там сегодня. Он составил бы тебе компанию.

Она промолчала. Я слышал потрескивание гребня, ныряющего в ее такие прекрасные, такие длинные светло-каштановые волосы. Затем она, с той же легкостью, что и я, проговорила:

– Нет, на самом деле он приезжал. Пробыл там с час.

Сквозь меня потоком прошла волнующая боль. Я закурил сигарету (хотя после предыдущей полчаса еще не миновали) и почувствовал, как дрожат пальцы.

– Он танцевал с тобой?

– Нет, разумеется! Как тебе в голову такое пришло?

Я почувствовал облегчение и разочарование.

– А почему бы и нет? Вполне могла бы с ним потанцевать. Я тебе доверяю.

Ее гребень продолжал потрескивать, проходя сквозь волосы.

– Только не после того, как он себя вел: не давал мне проходу, расстраивал тебя, всем своим видом как будто пытался заставить окружающих подумать, будто между нами что-то есть. Я постаралась держаться от него подальше.

– Вряд ли ему это понравилось.

– Ну да, опять пялил на меня глаза. Уж этот его трагический взгляд побитой собаки!

Она принялась раздеваться. Тело ее никогда не переставало меня волновать. Ее груди были такими, каким я воображал себе Арарат. Я коснулся ее руки, когда она проходила мимо, направляясь к гардеробу.

– Я устала, Пушкин, – сказала она.

– Просто полежи рядом пару минут.

Ее вздох выдавал раздражение, но она скользнула под простыню и улеглась рядом. У меня начался один из приступов дрожи, однако ее плоть не давала мне тепла. Я целовал ее, а ее губы, как обычно, оставались холодны и безответны.

– Сколько раз целовал тебя он? – спросил я. Я непроизвольно глотнул, зная, что она терпеть не может подобных разговоров, но будучи не в силах удержаться.

– Я же сказала, мы даже почти не говорили.

– Нет, я имею в виду – прежде.

– Ох, да не помню я!

– Должна же хоть приблизительно.

В раздражении она отодвинула свои губы от моих.

– Я не могу помнить такие дурацкие подробности. Какое это имеет значение? Не часто. Раза три-четыре, по-моему.

– Раньше ты говорила, что только дважды.

– Может быть, и так. Все зависит от того, что понимать под поцелуем.

Я положил ладонь на ее левую грудь.

– А сколько раз он трогал тебя вот здесь?

Я снова непроизвольно глотнул. Она не ответила.

Ее ноги оставались сомкнутыми, когда я провел рукою меж ними. Между бедер она была холодна, как русалка, и еще раз сказала, что очень устала. Но немного погодя она все же раскрылась, давая мне войти. Я двигался в ней в такт скрипучему раскачиванию корабля. Она оставалась холодной как камень, и я был рад этому.

– Ты уверена, что он ни разу тебе не вставлял? – спросил я.

Ответом было презрительное молчание.

– Я чувствую его на твоих губах.

– Чепуха.

– Нутром чую. Ты знаешь это. Уверен, что он целовал тебя сегодня.

Она ничего не сказала, и я повторил обвинение.

– Что ты ко мне пристал? Что ты хочешь, чтобы я сказала? Ладно, так и быть: он меня целовал.

На гребне ревности и радости я настолько потерял самообладание, что едва не кончил. Я вовремя спохватился и все-таки выпростался из нее.

– Это всего лишь слова, – сказал я дрожащим голосом.

– Нет, это правда, если хочешь знать. Он танцевал со мной и целовал меня.

– Ты имеешь в виду – в щечку, по-братски?

– Нет, в губы. И долго.

– Надеюсь… надеюсь, твои губы были закрыты…

– Нет, я их раскрыла!

– Он целовал тебя у всех на виду?

– Да. Ему безразлично, знает ли кто о том, что он меня любит.

– И тебе это было безразлично?

– Да, и мне.

– Потому что ты любишь его?

– Да. Потому что я люблю его. Безумно, если желаешь знать.

Я трепетал от радости. Впервые я добился от нее правды. Я вошел в нее яростным толчком, желая разорвать ее пополам – лгунью! Шлюху! Но она оставалась спокойной.

– А ты хотела бы, чтобы это он сейчас тебе вдувал?

– Да, очень хотела бы, чтобы это был он.

– И тогда бы ты не была такой безответной?

– Нет… О нет!

– А он вдувал тебе или нет?

– Нет.

Я был зол на нее, она меня разочаровала, хоть я и вздохнул с облегчением, потому что ее голос звучал правдиво. Она добавила:

– Но он хочет. Сегодня я ему сказала, что была бы не прочь, когда бы не супружеский обет.

– Я разрешаю, – сказал я. – И хочу этого. В следующий раз соглашайся.

– Хорошо.

Я выпростался, когда брызнуло семя. Несколько мгновений спустя она нашарила простыню и вытерла себе живот. Я нежно сжимал ее в объятиях, покрывая волосы поцелуями. Теперь, когда я знал, что потерял ее, я любил ее больше, чем когда-либо. Любил ее, потому что она любила другого.

В дверь каюты тихонько постучали.

– Черт! – воскликнул я, слез с Натальи и натянул пижаму. Слегка приоткрыв дверь, я увидел болезненно желтоватое лицо на одном уровне со своим. Это был Финн.

– Извините, что побеспокоил вас, – сказал он. – К тому же уже так поздно. Хотелось поболтать.

– Простите, – сказал я, – но я не один. Это может подождать?

С глубоким вздохом он сказал:

– Конечно. Это не так важно. Но даже и не попытался уйти.

– Просто, – негромко продолжал он, – я не сказал вам, что служил на Украине в начале тридцатых, во время раскулачивания. А потом – в Москве и Ленинграде, под руководством Ежова и Берии. Оба были довольно безжалостными людьми. Вместе с Берией я вновь однажды посетил Армению. Кое о чем я и сам порой пытаюсь забыть. Мне бы хотелось как-нибудь рассказать вам о тех временах. Необязательно прямо сейчас. Может быть, завтра, если вы уделите мне часок?