Арарат - [197]

Мимо ограды проходили в эту минуту муж с женой, бабушка и внучек. Увидев тонкую струю воды, стекавшую в каменную чашу, мальчуган жалобно попросил:

— Воды мне…

— Сейчас дам тебе, родной мой, сейчас… — быстро вскочила с места Нвард-майрик, тщательно прополоскала чашу и, наполнив водой, протянула ее ребенку.

Мальчуган несмело взял чашу и стал пить, проливая воду на себя. С такой же готовностью Нвард-майрик напоила водой и бабушку ребенка.

— Пусть будет бессмертной, как вода, память твоего усопшего, сестрица! — произнесла старая женщина, возвращая чашу.

— И вот получила я бумаги… — продолжала Нвард-майрик, снова опускаясь на скамейку, — и поехала в Новороссийск. Хорошее было время — наши гнали врага. Легче стало у людей на сердце. Правда, не высохли еще слезы, но люди уже могли смеяться… Да, значит, приехала я в Новороссийск и прямо пошла к коменданту; дай ему бог здоровья — тоже воевал он, глаз у него поврежденный. Принял он меня хорошо, выслушал и говорит, как и военком в Баку мне говорил: «Зачем хочешь перевозить, разве не умеем мы чтить память погибших?» А я ему и объяснила: «Не сомневаюсь я, что в почете будет у вас могила Грачика, но ведь материнское сердце…» Не стал он настаивать, послал со мной людей, пошли мы, отыскали…

Казалось, слезы начали душить Нвард; но она сдержала их, отпила глоток воды и медленно продолжала:

— Ах, точно ждал мать сынок мой — не очень и изменился… Сделали ему новый гроб… Ну, рассказывать долго… Села я в поезд, привезла в Баку. Весь наш Свердловский район встречать пришел. И военком тоже был..» Спасибо всем, помогли, устроили почетные похороны: духовой оркестр был, из ружей стреляли… Все, что с молодых лет скопила, все распродала; родные и друзья тоже помогли. Устроила я могилу Грачику. Под конец пошла я в райсовет и попросила: «Помогите мне провести воду, поставить кран у ограды!» И эту мою просьбу уважили… Вот теперь, сами видели, подаю я прохожему воду, пьет он и благословляет память моего Грачика… А что еще нужно матери?..

Все молчали. Одна Рузан плакала, закрыв лицо руками.

Ара словно забыл о том, как обезображено его лицо. Он слушал Нвард, и ему казалось, что это говорит его мать… Но даже в эту минуту он не представлял себе, как он встретится с Маргарит, от которой получил письмо за два дня до выезда из Берлина.

Нвард наполнила водой небольшую лейку, по деревянным ступенькам поднялась к бюсту Грачика и стала поливать горшки с цветами, расставленные на пьедестале. Спустившись вниз, она села рядом с Ашхен и взяла ее за руку:

— Дай, Ашхен-джан, дай мне приложить твои руки к глазам… На твоих руках покоилась в последний раз голова моего Грачика…

На этот раз она уже не смогла сдержать слезы.

— Дай мне поцеловать тебя в лоб… Не плачь, взгляни мне в глаза… Подожди, вытру слезы, теперь взгляни… В эти глаза последний раз перед смертью взглянул мой мальчик… Может быть, остался в них его образ, — хотя бы раз еще, только раз увидеть его…

Гарсеван опустился на колено и поцеловал могильную плиту.

Затем он подошел к Нвард и поцеловал ей руку.

Его примеру последовали Абдул и Ашхен.

Поцеловав руку Нвард-майрик, Ара повернулся к Рузан и замялся: что он мог сказать ей?.. И, не выдержав скорбного взгляда Рузан, опустил голову.

* * *

Поезд тронулся.

— Итак, Абдул, наш маршрут изменился: через Евлах, Кировабад и Тбилиси — Ереван!

— Но как же это получилось?

— Говорят, что та линия очень загружена, а этот маршрут, мол, удобнее…

— А уж об удобстве и говорить нечего: Фатьма чуть не пляшет от радости!

Все собрались в купе. Абдул уселся рядом с женой. Пресытившийся шоколадом Касум забрался на колени к бабушке и с интересом поглядывал на отца.

— Иди ко мне, сынок, иди! — ласково позвал Абдул, беря на руки малыша.

Касум таращил глаза, но, разморенный дневной жарой, вскоре задремал. Абдул приподнял его и начал целовать в щеки. Касум поежился, улыбнулся, ухватился пальчиками за ордена отца и так и заснул. После того как Абдул уложил сонного малыша рядом с бабушкой, он не сразу смог выпрямиться: пальцы сынишки крепко держались за «Славу» отца. Фатьма осторожно, один за другим, отвела пальчики Касума, и лишь после этого Абдул сел на свое место.

Попросив мужчин потесниться, старая Зульфия положила на полку большой сверток.

— А ну, развернем свадебный узел! — весело воскликнул Гарсеван.

На столике разостлали газету и разложили на ней жареных кур, баранью ляжку, сыр, лаваш, слоеные пирожки с начинкой из прожаренной муки с сахарным песком, любовно приготовленные руками Зульфии и Фатьмы.

— Застольное собрание объявляю открытым! — подняв в воздух куриное крылышко, провозгласил Лалазар.

В Баку успели купить несколько бутылок вина. Все по очереди предлагали тосты. Зульфия все подбавляла еды, Фатьма передавала лакомые кусочки тем, кто сидел подальше.

— Покушай и ты, баджи[21], что ты все нас угощаешь!.. — обратился к Фатьме Гарсеван.

— Она душой насытилась! — усмехнулась Зульфия.

…Приподнял покрывало… —

вполголоса пропел Лалазар строчку из своей любимой песни.

Товарищи уплетали аппетитно приготовленные домашние закуски, запивая вином и задушевно беседуя, пока Гарсеван не предложил заключительный тост: