Аракчеев: Свидетельства современников - [135]
Я приехал в Грузино в среду в полдень. Граф выразил мне свою признательность, что скоро приехал, и я оставался при нем до часу его смерти, Я. В. Виллье и доктора Миллера я нашел уже в Грузине при графе; они объявили мне о безнадежном его состоянии. Весть о болезни графа дошла и до Новгорода. В четверг приезжал в Грузино новгородский губернский предводитель дворянства Н. И. Белавин[679], но о нем графу не докладывали, и Н. И. Белавин, узнав о тяжком состоянии болезни графа, в четверг же и уехал. В пятницу болезнь пошла еще к худшему; сделалась сильная одышка (у него предполагали аневризм в сердце, а не антонов огонь), но при всем том в пятницу вечером около 8 часов граф пожелал видеть свой кабинет, только что оконченный возобновлением, и просил меня свести его туда, что я и исполнил, поведя его под руки вместе с человеком его Власом; но, проведя комнату соседнюю с тою, где граф лежал, мы встретили идущего к графу Я. В. Виллье, который тотчас же его остановил, объяснив, что движение может сделать ему вред. Тогда граф приказал посадить себя в той же комнате на кресло против бюста, на серебряной колонне стоящего; говорил со мною о многом, и когда подали огонь, просил меня читать ему газету, что продолжалось часа полтора; потом приказал положить себя на диван в комнате, где он лежал; но лежать не мог, сел на том же диване обложенный подушками и скончался в субботу утром, в то самое время, когда за заутреней носили плащаницу крутом Грузинского собора[680].
Удостоверяю как очевидец, что граф, больной, медицины и докторов не бранил и скончался, не всовывая в рот пальцев. Тело графа обмыли его люди, и я сам помогал надеть на него завещанную им полотняную рубашку покойного государя Александра Павловича. Г-на Романовича во все это время я при графе и в Грузине не видал. В пятницу же вечером приехал новгородский уездный предводитель дворянства А. Д. Тырков, который, как посторонний, к графу не входил, но в Грузине ночевал, и в субботу, когда положили графа на стол, Тырков взял к себе ключи, а я запечатал стол и бюро и отпечатал их по приезде в Грузино в первый день светлого праздника для похорон графа генерал-адъютанта Клейнмихеля, который и принял все в свое распоряжение.
За Арендой граф посылать не просил, и тот, кто говорит с такою уверенностию: «Я послал фельдъегеря за Арендом», — послать фельдъегеря не мог по очень простой причине, потому что при графе в Грузине не находилось ни одного фельдъегеря. Описанный г-м Романовичем поступок одного офицера, подходившего к гробу со стаканом шампанского, конечно, не может быть признан поступком блестящим и делающим честь тому офицеру; подобные действия офицеров своего полка желательно лучше бы постараться скрыть, нежели выставлять наружу; но я отношу и оное к вымыслу. В то время был уже в Грузине генерал-адъютант граф Клейнмихель, который не допустил бы подобного безобразия. Погребение было совершено не во вторник, а в среду Святой недели. Рассказ г-на Романовича о памятнике графа также вымысел; памятник состоит из гранитного камня; появился он не в 1833 году, а я помню его еще в 1818 году над могилой в Грузинском соборе, самим графом себе приготовленной. Грузинское имение отдано Новгородскому корпусу не самим графом, а Государем Императором Николаем Павловичем, в силу духовного завещания графа, предоставлявшего оным право и выражавшего просьбу Государю после его смерти назначить ему наследника по выбору и волею Государя Императора, если бы он при жизни своей не назначил себе сам такового. В силу такого-то духовного завещания, в Сенате хранившегося, как граф сам себе наследника не назначил, то Государю и угодно было назначить все имущество графа в Новгородский кадетский корпус, присвоив ему герб и наименование Новгородского графа Аракчеева кадетского корпуса.
При жизни графа я в Грузине бывал довольно часто, гостил у графа по неделям, катался с ним по деревням его, граф при мне не стеснялся в своих действиях, но подобных действий, как описывает г-н Романович, с свадьбами и экзекуций с пением «Со святыми упокой, Господи», мне никогда ни видеть, ни слышать не случалось; да и граф, при его природном уме, держал себя слишком религиозно, чтобы позволить себе святотатствовать; да и при наказаниях никогда не присутствовал. Итак, весь рассказ г-на Романовича о графе Аракчееве есть вымысел, и если г-ну Романовичу угодно будет удостовериться, что при смерти графа был я, а не он и что все описываемое мною о смерти графа верно, то может он обратиться ко мне: я представлю свидетелей. Жительство имею в С.-Петербурге, в Надеждинской улице, в собственном доме.
