Арахно. В коконе смерти - [35]

– Трудно сказать. Эти, жуки навозные, тоже вон считали, что город очищают. Санитары леса! – усмехнулся Семен. – А люди… Что люди? Они ведь, если разобраться…

Но тут над площадью разнесся первый дребезжащий удар курантов и оба паука зависли, не долетев до земли, в восторженном оцепенении».

(Б. Б. Оболенский,

журнал «Искорка» № 7, 2003.

Тираж 60000 экз.)

– Ничего себе! – так выглядела реплика Анатолия после двойного прогона через блок внутренней цензуры. После однократного выходило: «ни фига». – Это что получается? – он загибал пальцы и делал паузы между пунктами не из расчета на тугодумие Бориса, которым тот, кстати сказать, не отличался, а в надежде, что суть происходящего дойдет до него самого. – Мы продаем свои шедевры Щукину. За очень хорошие деньги. Он сам бегает по редакциям или, не знаю, гоняет курьеров, их пристраивая. А потом мы же от этих редакций еще и получаем гонорар? – он обвинительно потряс пухлым конвертиком без марки, прямого и обратного адреса и вообще без каких-либо помарок, кроме карандашной надписи в уголке: «А.В. Голицыну». – В итоге мы имеем двойную выгоду за те же тексты. А если Щукин не наврал насчет альманаха, поимеем и тройную. Конечно, это мелочь по сравнению с налетом на сейф в его кабинете, но все равно приятная!

– Ну, и что тебя не устраивает? – не отрывая взгляда от монитора, спросил Борис.

– Меня ВСЕ устраивает! – искренне признался Толик. – Просто любопытно, что сам Щукин с этого имеет? Какой в его действиях смысл?

– Смысл? Ты что, «Кин-Дза-Дзу» не смотрел? Удовольствие.

– Выходит, что Василий-лучший в мире литагент, работающий бесплатно, и с удовольствием? Вернее, не бесплатно-за отрицательные проценты.

– И что?

Борис с явной неохотой оставил в покое разработанную до тихого шелеста клавиатуру и обернулся к Толику. Любознательность юного друга, он успел убедиться в этом, нельзя успокоить. Ее можно только удовлетворить. «А сам не такой был? – спросил себя с теплой иронией. – Тому назад лет эдак… сколько же, Господи? Ой, нет, столько не живут!»

– Тебя интересуют его мотивы? А ты знаешь, какие у Щукина тараканы… извиняюсь, пауки в голове? Может, детские комплексы в мужике взыграли. Может, у него тоже бабушка была, любимая. И подоконник с паутиной. И вот теперь он думает: ах, если бы папа тогда не с поганым веником к паучку, а с любовью и лаской. Если б не было в его сердце этой исторической ненависти к ползучим прядильщикам. Черт возьми! Ведь я же мог спасти бабушку!

– И что смешного? – Анатолию нравилось, вообще-то, когда при нем обсуждали его произведения, но не в таком ключе. Тем более не этот конкретный рассказ.

– Извини. Это из анекдота. Только там про дедушку. Забыл?

Толик не ответил, и Борис вернулся к работе.

– Меньше думай, – посоветовал он. – Больше пиши. Кто знает, сколько еще просуществует этот Клондайк. Пока есть время, попробуй застолбить участочек пожирнее.

Текст на экране успел удлиниться на несколько строчек, когда Анатолий спросил:

– Борь, а твоя старая «троечка» еще пашет?

– Что, прихватило? – понимающе усмехнулся Борис.

– Ага… Чую, сейчас пробьет.

Как раз для подобных пожарных случаев у себя дома Толик держал в каждой комнате по авторучке и стопке отрывных листков. Буквально в каждой, включая ванную и туалет, ибо никогда не знаешь, в какой момент к тебе подкрадется муза. Но Толик был не дома, да и простой листок, он чувствовал, не устроил бы его сейчас. Ему требовался монитор, маленькое окошко в мир вымышленного, за которым можно творить что угодно – и не бояться ответственности.

– Надеюсь, не на тему детских комплексов? Про это я уже пишу, – предупредил Боря.

– Нет, про другое. – Толик побоялся лишний раз мотнуть головой, чтоб не вытрясти ненароком парочку перспективных мыслей.

– А говорят, голод стимулирует творчество, – издевался Оболенский. – Ничего подобного! Авторов стимулируют деньги и чувство собственной востребованности. Вот, к примеру…

– Так как насчет «троечки»? – просительно напомнил Толик, чувствуя себя неловко, как бедный студент перед экзаменатором.

– Полгода назад заводилась, – сжалился Борис. – Только сам подключай. Переходник на полке в кладовке. – В тот же миг Толика не стало. – Эй, чем там гремишь! Ты бы свет включил, торопыга!

Через четыре минуты четыре руки вдохновенно метались по клавишам, четыре прищуренных глаза пялились в мониторы, и четыре полушария слаженно обменивались мыслями: «Пауки, пауки, чем не тема? Все лучше, чем вагоны разгружать!» Правда, Боря, как более опытный и знающий толк в грузоподъемных работах, подумал: «Загружать».

Однако новый рассказ не вызвал у Щукина прежнего восторга.

Толик и сам потом, когда после трех-четырех прочтений из памяти выветрился сладостный привкус внезапных озарений, признал, что «шедевр» на этот раз вышел длинноватым, выстраданным и недостаточно оригинальным. Словом, не вышел вовсе. К тому же на идейном уровне был связан с предыдущим как негативный слайд с фотоснимком.

В новой постановке роль жертвы досталась мальчику предопределенного возраста по имени Антон, роль спасителя получил безымянный паучок, главным же злодеем стал поразивший Антона микроб «каривализма» – напасти пострашнее дизентерии и сальмонеллеза. Тот из читателей, рассуждал Толик, кто заметит связь между странным заболеванием и старым советским фильмом про Карика, Валю и их необычайные приключения, тот и молодец. А кто не молодец, того амбициозный автор готов собственноручно ткнуть носом в явное созвучие имен, а заодно объяснить раз и навсегда, чем аллюзия отличается от заимствования.