Арабский халифат. Золотой век ислама - [14]
Самыми радикальными представителями теократической оппозиции, самыми благочестивыми из благочестивых были хариджиты. У них Божественный закон стал стопроцентно революционным принципом. Они гордились деянием, с которого началась революция, – убийством Усмана; в отличие от тех, кто стыдился этого деяния после того, как оно произошло, хариджиты сделали открытое признание его своим опознавательным знаком. Вместе с остальными иракцами они сначала поддерживали революцию против Муавии, который не признавал ее, но затем они продолжили ее и против Али, когда он пошел на сделку в Божьем деле и таким образом отделился от своих приверженцев. Хотя они помогли ему добиться удовлетворения его притязаний, они при этом не хотели быть его приверженцами в том же смысле, в каком сирийцы были приверженцами Муавии. Дин (религия) не был для них ни дином Муавии, ни дином Али, но только дином Аллаха, и тот, кто жертвовал ради наместника какими бы то ни было своими религиозными или политическими убеждениями, тот, кто ставил повиновение ему выше повиновения Богу, делал из него идола; а идолопоклонники – это идолопоклонники, а не мусульмане. Хариджиты считали, что только они настоящие мусульмане и что только они имеют право именоваться таким образом. Так, они бесстыдно проливали кровь других мусульман, потому что именно против них, и только против них они вели священную войну. Упрек в том, что они таким образом разрушили джамаат, на них не действовал; они протестовали против ложной общности, которая не отделяла зерна от плевел; только они, еретики, образовывали истинный джамаат. Их лагерь – средоточие ислама, туда они переселялись из ложного джамаата по примеру хиджры пророка. Хотя их идеи были довольно сильно направлены против династического принципа, все же, как представители единства собрания верующих, даже они имели своего халифа или имама, которые возглавляли их на молитве и командовали армией. Но они следили за его действиями, призывали к ответу сразу же, как только им казалось, что он поступил неправильно, и отрекались от него, как от неверного, если он не исправлялся. Поэтому по вопросу законного имама они ссорились не только с другими мусульманами, но и между собой. Их разногласия и по менее важным пунктам становились причиной раздоров. Они придавали наибольшую важность теократическому принципу и полагали, что он настолько зависит от веры и совести, что практически доводили его до абсурда, и это притом, что он оказался совершенно бесполезным и даже откровенно губительным для стабильности сообщества. Вся их энергия была направлена к недостижимой цели; религия привела их к активному, но абсолютно недееспособному и безнадежному политическому устройству. Они сами сознавали это. Они отвергали успех, их единственное желание состояло в том, чтобы спасти свою душу. Им довольно было встретить смерть на поле боя и тем самым получить прощение в глазах Бога; они отдавали свои жизни за то, чтобы попасть в рай. Несмотря на это, а может быть, и благодаря этому им часто удавалось одерживать победу над крупными армиями и на какое-то время внушить ужас всему мусульманскому миру, и, хотя они всегда были всего лишь небольшой сектой, их никак не удавалось полностью искоренить. Они, казалось, снова вырастали как из-под земли, их идеи обладали непоколебимой силой, привлекавшей к ним новых сторонников. Оппозиция существующему правительству в других местах, невзирая на всю свою провозглашаемую праведность, тем не менее всегда воодушевлялась мирскими интересами, и поэтому ей был присущ иной аспект, ее часто использовали стремившиеся к власти честолюбцы. В этом хаотичном многоголосии хариджиты упорно тянули свою ноту, заданную камертоном ислама. Они самым открытым и решительным образом стремились к Царству Божьему и яростнее всего – к безжалостной утопии.
Хотя шииты аналогично возникли после переворота против Усмана, у них были совершенно иные цели, нежели у хариджитов. Они ненавидели Омейядов еще сильнее, чем хариджиты, не потому, что они всецело отвергали идею династии в теократии, а потому, что основали справедливую и законную династию в противовес ложной, а именно род пророка, главой которого после его смерти стал его родственник и зять Али. Название «шиа» – это сокращение от «пшат Али», что означает «партия Али». Шиат Али были в первую очередь иракцами, в отличие от сирийцев, шиат Муавия. Даже после смерти Али оставался для иракцев символом их утраченного самодержавия. Их шиизм был не более чем выражением чувства ненависти покоренной провинции, особенно Куфы, ее униженной столицы, к Омейядам. Главы племен и семейств Куфы первоначально разделяли это чувство с остальными, но ответственное положение заставило их быть осмотрительными. Они не принимали никакого участия в бесцельных восстаниях, но старались сдерживать толпу, когда она слишком увлекалась, и во имя мира и порядка ставили свое влияние на службу правительства, чтобы не подвергать опасности свое собственное положение. Таким образом они все более и более становились чужаками и врагами для более явных и радикальных шиитов, чья привязанность к наследникам пророка не ослабевала, а усиливалась после неудач их романтических деклараций. Круг шиитов сузился, а сами они активизировались из-за противостояния с племенной аристократией и оторвались от большинства арабов. В таких обстоятельствах в Куфе возникла секта, которая до тех пор оставалась вне поля зрения; ее приверженцы носили имя сабаитов. Эти сабаиты полностью изменили характер ислама, поставив подле и выше безличного закона (изложенного в сунне и Коране) – который другие после смерти Мухаммеда считали достаточным и который, в особенности для хариджитов, был единственным авторитетом, исключающим всякое человеческое служение и всякое человеческое обожествление, – личного пророка, который, по их мнению, не умер вместе с Мухаммедом, но продолжал жить в его наследниках. Они начали с идеи метемпсихоза и ввели в нее особый принцип: что даже дух Бога, вдохновляющий пророков, после смерти одного переходит к другому, что, в частности, пророческий дух Мухаммеда перешел к Али и продолжился в его роду. Таким образом, Али в их глазах был не просто законным преемником предшествующих халифов, он не находился на одном уровне с Абу Бакром и Умаром, узурпаторами, пролезшими на это место между Али и Мухаммедом, но был воплощением Божественного духа, наследником пророчества и потому после смерти Мухаммеда единственным возможным правителем теократии, которую должен возглавлять живой представитель Божества
