Арабские поэты и народная поэзия - [46]

Из-за злобных наветчика (ва̄шӣ, 4) слов.

Ты оставил (джафа̄, 3) страдальца (му‘анна̄, 3) влюбленным (с̣абб, 3),

Увлеченного (муг̣рам, 3) так, что сгорел бы он от любви,

Если б не слезы (дам‘, 3) его.

О красавец (джамӣл, 2), ты изменил (ма̄ла, 4) и ушел.

Я лишен твоей близости (к̣урб, 1) и любви (вас̣л, 1).

Что тебя увело? Шалость или кокетство?

Ты забавляешься тем, кому любовь (х̣убб, 1) твоя не отрада.

Ты в блаженстве (на‘ӣм, 1), в прохладных чертогах

И забыл обо мне.

Когда б ты был верен и добр,

Не стал бы слушать наветчика (ва̄шӣ, 4) лжи, что тебя от меня отдалила.

[275, с. 28]

Словари не указывают специфических значений и других слов данной группы, выступающих в контексте поэтических произведений. Так, слово ‘аз̱ӯл согласно словарям означает «постоянно упрекающий, хулитель» [22, с. 506]. В поэзии оно, сохраняя свое основное значение, получает и новое — «соперник», отмечаемое только «Дополнением к арабским словарям» Дози [169, т. 2, с. 108]. Слово ракиб переводится как «стоящий на страже, наблюдатель, надзиратель; соглядатай» [22, с. 302]. В куртуазной европейской поэзии трубадуров этот персонаж трансформируется в «ревнивого мужа» [94, с. 90, 159], а в персидской получает значения «страж», «соперник» [104, с. 208]. Значение «соперник» у этого слова прослеживается и в арабских поэтических текстах. Слово ваши имеет перевод «доносчик, ябедник, клеветник, сплетник, наветчик». В поэзии трубадуров персонажем, аналогичным этому, является lausengiers «льстец-клеветник», о котором М. Б. Мейлах пишет следующее: «Обследование нескольких сотен случаев употребления этого термина в песнях трубадуров приводит к выводу, что речь может идти лишь о совершенно фиктивном антикуртуазном корреляте куртуазных персонажей, обладающем ограниченным набором функций, которые в целом сводятся к разрушению любви… Проблема «клеветника» имеет, однако, еще один, как бы положительный аспект. Льстец-клеветник, постоянно угрожая разрушить любовь клеветой и доносами, может исполнять чисто структурную негативную роль, одновременно при этом как бы актуализируя эту любовь в свете нависшей над ней опасности… Клеветники персонифицируют в поэзии трубадуров препятствия, возникающие на пути истинного влюбленного, которые отдаляют куртуазную любовь от ее осуществления и тем самым сохраняют ее силу. Можно сказать, что если бы клеветников не было, то их следовало бы выдумать… сами трубадуры сознавали системный характер этого персонажа, обусловленный всей структурой куртуазного универсума» [94, с. 114-115]. Эти выводы вполне сопоставимы с теми, которые следуют из наблюдения над арабской лирической поэзией. Следует заметить, что близость характеристик куртуазного универсума у трубадуров к системе арабской любовной поэзии свидетельствует о несомненной их связи, следовательно, и о влиянии арабской поэзии и философии на трубадуров, на поэзию европейскую.

Наличие персонажа «вредитель» в лирической арабской поэзии, как пишет Б. Я. Шидфар, наводит на мысль о непосредственной связи любовных стихотворений газаль с эпосом: «вредитель» имеется в волшебных сказках разных народов [159, с. 219]. Так, у всех народов широко распространены сказки о чудесном противнике, которого герой побеждает, после этого женится на освобожденной им девушке, принцессе, царевне, при этом герою помогают чудесные помощники. Основные персонажи в арабских народных песнях и арабской лирике тоже таковы: герой, предмет любви, противник, помощник (об этой категории персонажей будет сказано ниже). В арабских песнях и стихотворениях об антагонисте, противнике, вредителе четко прослеживается нравоучение, они не лишены дидактического момента, что роднит лирическое произведение с народной сатирической, морализующей сказкой или басней. Здесь суть нравоучения обычно такая: «Тот, кто поверит и последует совету вредителя,— раскается, ему будет нанесен вред» или: «Тот, кто покидает любимого или любящего человека ради развлечения с другим, поступает неправильно и раскается».

Приведем примеры из классической и средневековой лирики — из стихов Меджнуна:

Что ж, возможно, сплетники (ва̄шӯна, 4) скажут,

Что я пылаю любовью (‘а̄шик, 3) к тебе.

Да, они правы — моя любовь (х̣абӣба, 2) — ты,

Даже если другим ты и не нравишься.

[196, т. 2, с. 61]

Из стихов Абу-л-Фараджа ал-Вава Дамасского:

Дай мне, приятель, вина — красного, как огонь!

Забудь, что твердят ханжи (‘аз̱ӯл, 4).

Разве не видишь, как ночь победила зной и свежий ветер повеял?

[70, с. 313]

Из маввалей Йусуфа ал-Магриби:

Прошу, Аллах, завистника (х̣асӯд, 4) порази,

Ибо из-за него разрушился наш союз.Между нами был мир, а обернулся войной.Завистника, порицающего (ла̄ма̄, йалӯму, 4) и поутру, грыжей, Аллах, порази.

[89, л. 51]

Аналогичные примеры мы находим в современной лирике на литературном и разговорном языках. Из стихов Ахмеда Рами:

О тот, благосклонность (рида̄’, 1) которого только мечта,

И бессонница (сухд, 3) из-за него — тоже мечта.

Даже охлаждения (джафа̄’, 3) его я теперь лишен (мах̣рӯм, 3).

Но пусть были бы долгими горькие дни:

То было прекрасное время — завистник (х̣а̄сид, 4) был и соперник (‘аз̱ӯл, 4).