Арабские поэты и народная поэзия - [44]

Сколько раз на пути мечтаний (ама̄нӣ, 3) судьба (дахр,3) бросала меня в руки беды (х̮ат̣б, 3).

А душа (нафс, 3) все равно к славе стремится.

Птица (т̣айр, 2) без крыльев не в силах взлететь,

И текут жизни секунды, минуты.

Душа моя в горьком плену (уср ал-аса̄, 3) и слезах (дам‘, 3).

Ах, если б узнал ты обо мне,

То заплакал бы так, как безутешно я плачу (бака̄, 3).

Нет, лучше уж смерть, чем безысходное горе (йа’с, ах̣за̄н, 3).

Но и смерть отвергает меня.

Или же всякий с живою душой — теперь неудачник?

Раньше жил я мечтами, а ныне до них мне нет дела.

Возненавидел и жизнь из-за злобы людской.

И душа изменилась моя от превратностей века.

[216, с. 134]

Другой суданский поэт Мубарак Хасан ал-Халифа (род. в 1931 г.) в стихотворении «Утро и раны» («С̣аба̄х̣ ва-джира̄х̣») рассказывает о воробье, который однажды утром может извергнуть стоны (анна̄т, 3) наполнить сердце ранами (джира̄х̣, 3) и рыданием (нува̄х̣, 3), запев о разрыве и разлуке (фира̄к̣, 3) [256, с. 6-8]. Заключительные строки стихотворения содержат риторический вопрос:

Встречу ль тебя еще раз поутру?

Услышу ли песни о встрече, любви (тала̄к̣ӣ, 1)

Иль горестный сказ о разлуке (фира̄к̣, 3)

И повесть о ранах (джира̄х̣, 3)?

[256, с. 8]

В этом стихотворении воробей является символом — уподоблением человека. В арабской поэзии вообще, а особенно в суфийской, птица предстает как знак, символ души человека. Мубарак Хасан ал-Халифа противопоставляет двух птиц — одна живет в довольстве, другая проводит дни в пустыне в постоянных заботах, хлеб ее горек, песни полны печали. В этом противопоставлении символически выражена мысль об антагонизме богатых и бедных, о тяжелой доле простого человека; раны — это боль от социальной несправедливости, стоны — голос протеста против угнетения и нужды. Образы и лексика стихотворения Тамбаля и ал-Халифы традиционны, но социальное содержание несомненно перекликается с насущными проблемами современности.

В такой же мере традиционные сюжеты, образы, лексика, выражающие радость любви, могут служить символами, употребляемыми в тех случаях, когда поэту необходимо скрыть свои подлинные мысли. Подчас именно этой цели служат стихи, воспевающие вино. Прославленным певцом вина у арабов был Абу Нувас, у которого вино — символ свободолюбия:

Провозгласим хваленье в честь вина,

Дадим ему всех слаще имена!

Пусть над водой не властвует вино,

Но и воде не рабствует — оно.

В подвалах Карха год его держав.

Очистили божественный состав.

Теперь виноторговец в кувшине

Лишь тень его души найдет на дне.

Пьют посолонь — напитку самому

Дано разгорячить любовь к нему,—

Хотя за пир нередко могут сесть

Те, чьи с вином не равны род и честь.

(перевод С. Шервинского [8, с. 21])

Пей и красавице моей налей вина, и я

Допью, чего не допила красавица моя.

И передай ей кубок мой с недопитым глотком,

И моего отпить вина заставь ее силком.

Так я вкушу ее вина и моего — она,

Как меж влюбленными людьми ведется издавна.

Послом явился ты, а стал нам разливать вино,—

Посол и виночерпий! Вас приветствую равно.

(перевод С. Шервинского [8, с. 203])

Б. Я. Шидфар расценивает «винные» стихи Абу Нуваса как «вызов лицемерию, единственный в то время способ провозглашения свободы человеческой личности, противопоставление радости бытия религиозному аскетизму. Не случайно тема вина приобретает позже символическое значение в стихах арабских философов-пантеистов, у Хафиза и особенно у Омара Хайяма, в чьих творениях вино — символ освобождения человеческого духа» [8, с. 15]. Продолжая эту мысль, можно утверждать, что и любовь у Абу Нуваса — это, иносказательно, стремление к счастливой жизни, к радости и блаженству, не случайно и имя его возлюбленной Джинан значит «сады» или даже «райские сады». Символический скрытый подтекст стихов Абу Нуваса сделал их образцом для последующих поэтов, боровшихся за свободу человеческого духа, за счастье.

Стихов о раскрепощении духа вином много и в народной арабской поэзии. Из тунисских народных песен:

Из чаши (ка̄с, 3) — пил я старое вино (муда̄м, 3),

Сок розовый — и счастье (са’д, 1) было полным,

Беседуя с друзьями пил его,—

И зацвели вокруг цветы жонкиля,

Мирт, ива, шелковица.

[228, с. 209]

В современных песнях египетских бродячих певиц «ал-‘ава̄лим» можно встретить замену слова х̮амр «вино» на модифицированное кӯнйа̄к «коньяк» [272, с. 50].

В суфийской поэзии вино — символ божественной любви, экстаз богопочитания, единения с богом, а радость любви — это счастье познания бога. Поэма «султана влюбленных» Омара ибн ал-Фарида так и называется «Х̮амриййа», т. е. «винная касыда»:

Прославляя любовь (х̣абӣб, 2), мы испили вина (муда̄ма, 3),

Нам его поднесла молодая Луна (бадр, 6).

Мы пьяны им давно. С незапамятных лет

Пьем из кубка (ка’с, 3)

Луны заструившийся свет.

И, дрожащий огонь разведя синевой.

Месяц (хила̄л, 6) ходит меж звезд (наджм, 6), как фиал круговой

О вино (муда̄ма, 3), что древнее, чем сам виноград (карм, 3).

Нас зовет его блеск, нас манит аромат!

Только брызги одни может видеть наш глаз,

А напиток сокрыт где-то в сердце у нас.

Уши могут вместить только имя одно,

Но само это имя пьянит, как вино.

Даже взгляд на кувшин (дина̄н, 3), на клеймо и печать