Арабская авантюра - [50]

— Отчего вы бежите? Что случилось? — спросил я. Мне пришлось держать его тем крепче, чем упорней он вырывался.

— Ядовитый газ, — выдохнул он.

Я отпустил парня. Кажется, что в воздухе и вправду пахло какой-то дрянью, но не исключено, что у меня разыгралось воображение.

— Ядовитый газ, — повторил я, вернувшись к машине. Рене отменно проявил себя: набросил на голову свое пальто на лисьем меху и завопил, а потом упал на пол автомобиля и остался там лежать, скорчившись и хватая воздух ртом. Разумная предосторожность? Может быть. Не знаю. Разбираться было некогда.

Порывистый утренний ветер несколько изменил направление. Полоса тумана внезапно выгнулась и потекла наискосок через нашу колонну, а не нам в лоб. Вдоль дороги стало видно на милю вперед, а то и больше. Нам открылось бесподобное зрелище: конница Фейсала в разгар бегства. Судя по всему, это было бегство от призраков. Ее ряды расстроились, всадники состязались в скорости с ветром, а рассеянные пешие беглецы тянулись за ними, точно хвост кометы.

По словам Грима, а он знал, что говорил, это конное подразделение было основой плана Фейсала. Фейсал намеревался лично возглавить операцию, внезапно ударить во фланг французам и врезаться в тыл. Но трое изменников-штабистов — Долч, Хаттин и Обек, направленные сюда вчера вечером, чтобы разместить дивизию и держать ее наготове, просто-напросто известили обо всем французов, а в решающий момент, когда на сцене появился Фейсал, кинули клич: спасайся кто может. Я не верю, чтобы французы использовали больше пары баллонов газа. И не верю, что это составляло больше трети их запасов, если уж на то пошло.

Но от призывов было бы мало толку, если не взять в плен Фейсала. Ибо он способен сплотить пустившуюся в бегство армию и превратить поражение в победу. Никто лучше Фейсала не знал слабости французских коммуникаций, и работа трех изменников была выполнена только наполовину, когда кавалерия повернула вспять. Единственного человека, способного спасти положение, требовалось схватить и передать в руки врагов.

Говорят, в критической ситуации люди осознают подобные вещи в один-единственный миг. Со мной ничего подобного не произошло. Возможно, я никогда не попадал в критическую ситуацию.

Я не психолог и не имею привычки проигрывать неожиданные ситуации из любви к искусству.

В голове нашей колонны что-то происходило — то ли стычка, то ли бунт. Первые две или три машины остановились. Несколько других пытались развернуться и укатить следом за бегущей конницей. Тем, что были в хвосте, преградил путь внезапно сломавшийся автомобиль. И, само собой, все орали как резаные. Клочья тумана, которые кружились в воздухе, только усиливали смятение.

Мы с Джереми побежали вперед, шлепая по грязи и опрокидывая всех, кто попадался нам на пути. Это было скорее потехой, точно на школьном футбольном поле. Но один малый, сирийский офицер, стоял у последней из головных машин с явной целью не допустить стороннего вмешательства. Он старательно целился в меня из револьвера. Потом выстрелил в упор, но промахнулся. У меня тоже был пистолет, но это начисто вылетело из головы. Я расхохотался, радостно завопил и бросился на сирийца. Во мне почти одна восьмая тонны веса — главным образом, кости и мышцы, так что человек, который подпишется останавливать мой кулак, получит отнюдь не синекуру, поскольку следом за кулаком обычно движется вся остальная масса тела. Я так крепко засадил ему по носу и так стремительно на него обрушился, что ему не хватило устойчивости, чтобы позволить мне удержаться на ногах. Он опрокинулся, точно кегля, а я, хохоча, свалился сверху, с набитым грязью ртом; Джереми приземлился на меня, придерживая обеими руками полы плаща.

Потом он схватил револьвер сирийца и отбросил подальше. И мы опять побежали. Конечно, к шапочному разбору мы опоздали, но к следующему акту подоспели как раз.

Грим справился, и хотя у него текла кровь, он безмятежно улыбался сквозь нее. Рядом был Хадад — он не улыбался, но был мертвенно-бледен от возбуждения. Он привел с собой каких-то офицеров-арабов. Шестеро или семеро стояли на подножке переднего автомобиля и дружно спорили с Фейсалом, а тот сидел сзади, связанный по рукам и ногам под охраной Нарайяна Сингха.

У ног Грима, мертвые, с простреленными головами, лежали трое сирийских штабных офицеров. Предатели Долч, Хаттин и Обек. Грим держал в руке пистолет, из которого явно только что стреляли. Здесь имела место первоклассная схватка, и все решилось в две минуты. Перед выходом на сцену изменники позаботились о подкреплении. К несчастью для них, Хадад с верными людьми подоспел в самый решающий момент. Нарайян Сингх прыгнул из машины сзади и схватил Фейсала, столкнул на пол, защитив от пуль, и связал ему руки. И именно Мэйбл, едва ли понимая, что она делает, но повинуясь приказу, который сикх крикнул ей в ухо — ему пришлось постараться, чтобы удержать своего гибкого и сильного пленника, — связала королю ноги своим арабским поясом.

Фейсал, конечно, жаждал погибнуть, возглавляя тех, кто остался ему верен. Таково первое побуждение любого достойного предводителя в подобных обстоятельствах. Но преданные друзья, которые были готовы умереть вместе с ним, если придется, но вовсе не желали умирать, если было из чего выбирать, обрушили на него потоки заверений и обещаний. Внезапно двое из них прыгнули в машину и принялись развязывать Фейсалу руки и ноги. Грим, быстро поглядев направо и налево, увидел Джереми и набросился на него с такой яростью, что сторонний наблюдатель мог бы подумать, что сейчас начнется новая схватка, не на жизнь, а на смерть. Он был слишком возбужден, чтобы изложить свои мысли, и просто стал дергать Джереми за одежду.