Арабская авантюра - [40]

— Банкир.

— Бисмалла! Благодарение небесам, я встретил вас! Я подслушал, как он говорил, что посетит банк завтра утром, чтобы обналичить чек на пятьдесят тысяч франков. На вашем месте я бы повнимательней осмотрел чек. Не удивлюсь, если он краденый или поддельный. Здесь есть еще какой-нибудь банк, куда он может пойти?

— Нет, только мой. Другие приостановили работу по случаю кризиса.

— Тогда, во имя Аллаха, не забудьте меня! Вы должны дать мне тысячу франков за сведения. Я бедный человек, но честный. В какое время мне прийти за деньгами утром? Может, вы положите мне немного на счет? А то мне сегодня причитается жалованье, и я вовсе не уверен, что его получу.

— Что же, зайди ко мне утром.

С этими словами банкир встал и немедленно покинул нас, едва потрудившись извиниться. Грим слышал, как он обмолвился хозяину гостиницы, что всю нашу компанию следовало бы засадить в тюрьму до полуночи. Сплетни распространялись подобно лесному пожару, и нас стали старательно обходить стороной. В итоге стол в самом темном углу большой скудно освещенной столовой оказался в нашем полном распоряжении. В тот вечер за ужином собралось больше сотни человек, и мы с Нарайяном Сингхом и Хададом были единственными, кто пришел в европейской одежде. Остальные места занимали сирийские сановники в свободных одеяниях, полные достоинства и важности. Они мало говорили, зато шумно ели. Многие из них, похоже, имели смутное представление о том, как пользоваться ножом и вилкой. Тем не менее, они умудрялись выглядеть величаво, как совы, даже когда запускали пальцы в спагетти.

Мы стали сенсацией еще до того, как закончилась вторая перемена. Внушительного вида сирийский офицер в хаки с обычным полотняным покрывалом, падавшим из-под шлема, что создавало компромисс между западным изяществом и восточным удобством, вошел в зал и направился к нам. Он пригласил нас выйти в коридор, всем видом показывая, что нам лучше не отказываться, и мы последовали за ним вереницей, окруженные холодным неодобрением.

Теперь Мэйбл и в самом деле отчаянно испугалась. Даже улыбки хозяина гостиницы в дверях не успокоили ее, равно как и его низкий поклон, когда она проходила мимо. Еще больше она испугалась — если такое вообще возможно, — когда в вестибюле два офицера, явно в высоком звании, шагнули вперед, чтобы ее приветствовать, и один обратился к ней по-арабски, как к полковнику Лoуренсу. К счастью, электричества не было, вестибюль освещала единственная керосиновая лампа на стене, иначе дело вышло бы худо. Мэйбл хватило присутствия духа скрыть тревогу приступом кашля, при этом она согнулась почти вдвое и прикрыла нижнюю часть лица складкой покрывала.

У офицеров не было времени, и они обратились к Гриму.

— Эмир Фейсал изумлен, Джимгрим, что вы с полковником Лоуренсом приехали в Дамаск и не попросили его гостеприимства. У нас два автомобиля, которые готовы доставить вас во дворец.

Наш багаж был не слишком велик. Нарайян Сингх мигом принес вниз наши пожитки, а когда я подошел к хозяину, чтобы расплатиться, вмешался один из сирийских офицеров.

— Это гости эмира Фейсала, — объявил он. — Пришлешь счет мне.

Нас погрузили в машины. Мэйбл, Грим и я поехали в первой, рядом с водителем сидел сирийский офицер; Джереми, Нарайян Сингх и Хадад разместились во второй, и оба автомобиля помчались по темным улицам, точно морские чудовища, поднимая брызги, видимые или, во всяком случае, неузнаваемые. Улицы почти вымерли, и я не заметил ни одного человека при оружии — еще одна странность, если учесть, что в окрестностях должно было быть сосредоточено около пятидесяти тысяч солдат и офицеров. Призыв в армию шел полным ходом, а иностранные консулы занимались исключительно тем, что обеспечивали освобождение для своих сограждан.

Я не впервые посещал правящего монарха. Ибо когда приходится много путешествовать по Индии, непременно обрастаешь знакомствами с местными владыками. Разумеется, я уже нарисовал мысленную картину предстоящего визита, смешав воспоминания о Гуаайлоре, Бароде, Биканире, Хайдерабаде, Пуне и Багдаде из «Тысячи и Одной ночи». И. разумеется, картина эта растаяла, не выдержав сравнения с невозмутимой, полной достоинства реальностью.

Дворец оказался пригородной виллой, едва ли больше и роскошней, чем жилище мало-мальски преуспевающего дельца в Бронксвилле или на горе Верной. К вилле полукругом вела короткая подъездная дорожка, у каждых ворот стоял часовой и горел небольшой фонарь. Форма цвета хаки и краги не мешали узнать в часовых смуглых, выдубленных ветром и солнцем уроженцев пустынь. Они взяли на караул снисходительно, как люди, делающие уступку и не испытывающие от этого никакого восторга. Я не дал бы и десяти центов за чужака, откуда бы он ни был родом, который бы явился сюда без сопровождения.

Ни в одной монаршей резиденции от начала веков не принимали с меньшим количеством формальностей. Нас проводили в узкий, ничем не примечательный вестибюль, а оттуда — в гостиную размером примерно двадцать на двадцать футов. Освещали ее керосиновые лампы, свисающие на латунных цепях с резных балок. Больше никаких атрибутов востока — разве что сиденья с подушками в каждом углу, небольшие восьмиугольные столики, инкрустированные перламутром, и роскошный персидский ковер.