Апрель - [19]

Подумав немного, Лаубе ответил:

— Я согласен. Будем действовать вместе.

Некоторое время компаньоны молчали.

— Бутылки пусты, Лаубе, — проговорил Хоуелл, который от выпитого вина стал еще мрачнее.

Лаубе велел хаусмейстеру Иоганну принести еще три бутылки. Старик перестарался и принес четыре. Лаубе сердито на него взглянул, но Иоганн, разливая вино в стаканы, не заметил этого взгляда.

Мрачное раздумье овладело сидящими за столом. Макая палец в лужицу на столе, Хоуелл чертил какие-то знаки и, казалось, был погружен в вычисления. Гольд продолжал похваливать вино, еще больше раздражая этим Лаубе.

В арке ворот прозвучали тихие шаги. Во двор вошел сухонький старик с испуганными глазами. Потертая, мятая шляпа, узкий, должно быть принадлежавший ранее карлику, сюртучок (так он был мал и тесен), рваные башмаки, бахрома брюк — все это случайное и поношенное одеяние свидетельствовало о крайней нищете. Из-под полей древней шляпы свисали седые грязные космы. Подмышкой старик держал скрипку и смычок.

Лаубе мрачно взглянул на старика.

— Что за бродяга?

Старик смутился.

— Я не бродяга, господин… Простите, не знаю вашего имени. Я… музыкант. Но у меня нет работы.

— Ищите! — грубо сказал Лаубе.

— Простите, господин… не имею чести знать вашего имени… я ищу. Очень давно ищу, но… Я знаю так много хороших мелодий. Так много! Не угодно ли прослушать оффенбаховскую баркароллу?

— Ищите работу! — с упрямством пьяного повторил Лаубе.

Старик недоуменно пожал плечами.

— Там ищите! — Лаубе показал на ворота. И обратился к хаусмейстеру: — Гони этого скрипача отсюда, Иоганн! В моем доме достаточно своих музыкантов: Лео Катчинский, Лидия Лазаревская.

Иоганн выпроводил старика со двора.

— Но я не люблю пить без музыки и пения, — вдруг заявил Хоуелл. — Мы пьем не на похоронах.

Глаза его стали колючими и злыми. Выпитое вино усилило в нем недовольство и делами, которые в последнее время «брали плохой уклон», и бездеятельностью Лаубе, желавшего без борьбы с сильными конкурентами получать барыши. Хоуелл был зол, и злость его не находила выхода.

— Я не люблю пить без музыки и пения, — повторил он.

— Тогда возвратите музыканта, — предложил Лаубе.

— Только не это! — запротестовал Гольд. — Мои нервы не выдержат уличной музыки.

— Позовите моего шофера, Гольд, — сердито сказал Хоуелл. — Быстро!

Гольд проворно вскочил из-за стола, вышел на улицу. У ворот стоял виллис. За его рулем дымил сигаретой черный солдат. Это был шофер Хоуелла Джо Дикинсон.

— Капитан зовет, — сказал Гольд. — Живее!

Бросив сигарету, Джо пошел за Гольдом.

— Слушаю вас, сэр! — бодро отрапортовал он своему мрачному хозяину.

Лаубе с интересом рассматривал негра.

«Здоровая скотина! — думал он, поглядывая на широченные плечи и огромные руки солдата. — Наверно, его праотец такими ручищами хватал за хвост крокодила!»

Хоуелл подал Джо стакан вина:

— Выпей!

Благодарю вас, сэр.

Стакан исчез в большой руке Джо; было похоже, что он пьет прямо из руки. Выпив вино, Джо поставил стакан на краешек стола и вопросительно уставился на капитана.

— Пой, Джо, — лениво сказал Хоуелл. — Ты хорошо умеешь петь. Я ведь слышу, как ты поешь, когда остаешься один и думаешь, что тебя никто не слышит.

— То я пел для себя, сэр.

— А теперь спой для нас. Ну, начинай!

— Что спеть, сэр? Может, о мосте в Мичигане?

— К черту все мосты!

— Что же другое?

— Давай что знаешь.

— Хорошо, сэр.

Заложив руки за спину, Джо выпрямился, вскинул голову и, глядя в небо, запел:

Ведь только мать и родная земля,

Где мы родились и жили,

Могут радость и солнце дать

Сердцам, что горе пили.

Джо пел, как бы рассказывая о том, что наболело и о чем он хотел поделиться со слушателями. Он будто высказывал свои тревоги и опасения, ждал ответа на них. В этой манере было много искренности, она подкупала. Гольд и Лаубе, не вникая в содержание, восприняли песню как нечто экзотическое. Негры в джазе, которых им приходилось слушать, пели не лучше.

Приходит час, приходит час,

Белый и черный солдат,

Такой долгожданный и радостный час -

Вернуться на родину, брат.

Сплотили нас в братство

Огонь и сталь,

Пролитая нами кровь.

Неужто заокеанская даль

Врагами нас сделает вновь?

Послушай, Америка, сердце мое:

Радость оно поет.

Но знаю: к сердцу,

Что в черной груди живет,

Лишь черная мать припадет.

Хоуелл мрачнел все больше и больше, а когда Джо закончил, неторопливо налил в стакан вина и подал его певцу. Джо протянул руку за стаканом, но Хоуелл вдруг поднялся из-за стола и выплеснул вино в лицо солдату. Джо вздрогнул от неожиданности и отступил на шаг назад.

— Умой свою черную рожу, Джо! — проговорил Хоуелл. — Ты что пел, скотина? Где ты научился таким песням? Где песня о черной Кет, что согрешила с черным Томом в субботу? Ты что, забыл ее? Или задался целью портить мне настроение?

— Нет, сэр. — На щеках Джо капли вина блестели, как слезы. — Эти песни петь не время. Война так недавно закончилась.

— Ах, вот о чем ты думаешь! Я вышибу все вредные мысли из твоей головы! Для твоей же пользы. Меньше думай, больше занимайся спортом! Джо, мы на ринге!

Хоуелл стал в боксерскую стойку и начал наступление на негра. Тот умело, но вяло парировал удары капитана, медленно отступая к веранде квартиры Лазаревских. Став на цветник у веранды, Джо понял, что отходить дальше некуда, и подался в сторону, но тут Хоуелл нанес ему сильный удар в солнечное сплетение. Застонав, Джо повалился. Лаубе отсчитал секунды. Джо не поднимался.