Апрель - [2]

Полицейский смерил взглядом прохожего, остановился на куньей шапке. Дурак, но, видно, из богатых. Ответил сдержанно, с достоинством:

— Так точно-с, ожидали. Непременно должны были пожаловать государь на поминание об ихнем папеньке. Но сегодня, видать, уже не приедут. Поздно-с.

Старший поблагодарил, отошел в сторону.

Возле собора слышатся команды — конные городовые, строясь на ходу в колонну, отъезжают от Исаакия по направлению к Адмиралтейству.

Старший снял шапку, трижды истово осенил лоб широким крестным знамением. Положил в сторону собора малый поясной поклон.

Это был условный сигнал: всем расходиться на ночь по своим местам и квартирам.

2

Петербург.

27 февраля 1887 года.

Утро.

Из дома № 21 по Александровскому проспекту выходит невысокого роста худощавый молодой человек с бледным, напряженно-озабоченным лицом и пристальным взглядом темных, глубоко посаженных глаз. Засунув руки в карманы пальто и подняв воротник, медленно идет он вдоль ветхих деревянных домов, направляясь к центру города.

Его неторопливая, но в то же время настороженная походка, слегка наклоненная вниз голова, нервно приподнятые плечи, плотно прижатые к бокам руки — вся его чуть ссутулившаяся, тревожная фигура говорит о том, что он переполнен беспокойными мыслями, взволнован ожиданием каких-то больших и важных известий.

Сосредоточенно глядя под ноги, весь погруженный в себя, худощавый молодой человек пересекает улицы, площади, проходит один квартал за другим, оставляя позади набережные, дворцы, пустынные парки…

Бешеный стук копыт…

Грохот стремительно догоняющего экипажа.

Кажется, камни и булыжники вылетают из-под лошадиных подков.

Он остановился. Замер. Весь подобрался. Это — за ним. Все, конец… Мозг работал с лихорадочной быстротой. Что делать? Что делать?

Экипаж промчался мимо. Резко накренился на повороте. Обдал фонтаном грязного снега гранитный парапет набережной… Он посмотрел по сторонам… Нет, никто из прохожих ничего не заметил. Только городовой на углу задержал на мгновение на нем взгляд.

Несколько минут он шел не разбирая дороги, все еще находясь во власти пережитого волнения. Неожиданная мысль обожгла сознание: а что, если… совершилось?

Скорее в центр города! Если царь убит, вывесят траурные флаги, приспустят императорский штандарт над Аничковым.

…Уже за несколько кварталов до центральных улиц он понял: это предположение не подтвердится. Все тихо, спокойно… На перекрестках, тротуарах, в магазинах и лавках продолжалась все та же обычная, будничная суета, как и вчера, и позавчера, неделю тому назад, месяц.

Прошел на прогулку взвод кадетов-мальчишек, сопровождаемый огромным усатым дядькой-фельдфебелем. (Если бы убили царя, разве поглядывал бы так браво по сторонам этот усатый фельдфебель?)

Высыпала из ресторации подвыпившая компания — женщины громко смеялись, мужчины размахивали руками. Могли бы они вести себя так шумно, если бы покушение состоялось? Впрочем, они могут и не знать… Но такая новость, как убийство царя, распространится мгновенно.

За витринами магазинов, аптек, в окнах трактиров, кондитерских, портерных — всюду видны были спокойные лица покупателей и посетителей, бегали половые и приказчики, с сознанием собственного коммерческого достоинства стояли за конторками и около касс хозяева и владельцы заведений. Разве держались бы они так уверенно и невозмутимо, если бы только что, в двух шагах от их магазинов и заведений, был убит царь?

Он дошел до конца Гороховой, обогнул Адмиралтейство, искоса посмотрел на громаду Исаакия, прищурился на Медного всадника и, повернув направо, двинулся к Дворцовому мосту. Далекий луч солнца вспыхнул на шпиле Петропавловского собора и тут же погас.

«Вот так же и мои надежды на то, что царя убили», — подумал он.

Игла крепостной церкви, поймав луч невидимого солнца, вспыхнула еще раз резко и быстролетно. Это было похоже на взмах огромного, сказочного меча. Шпиль Петропавловки разрубал небо над городом пополам. Копье соборной иглы вонзалось в скрытого за облаками врага. «А ведь Петр Первый, конечно, строил этот город с военными целями, чтобы ускорить экономическое созревание России», — подумал он. Его ничтожные наследники полтора столетия толкали Россию обратно, в феодальное рабство… Манифест Александра II превратил Россию в гигантский земельный рынок, подобного которому не было во всем мире. Земля стала товаром. Земля продавалась в неограниченном количестве. Были бы деньги… Бывшие крепостники-помещики стали помещиками-капиталистами. Как на Западе. Но пойдет ли Россия по пути Запада?

Он остановился посреди моста. Над Невой опускалось, мглистое марево. Туман смазывал перспективы далеких зданий. Город погружался в ранние фиолетовые сумерки.

И все же у России свой путь развития. Крестьянская община? Переход к социалистическому устройству через; характерное только для России общинное землепользование?

Но о каком социалистическом устройстве можно говорить, когда в стране нет элементарных политических свобод — свободы слова, свободы печати, свободы собраний. Запрещены даже студенческие землячества. Мыслящая часть общества не имеет никакой возможности не только принимать хоть какое-нибудь практическое участие в судьбах своей страны, но и даже открыто обсуждать эти судьбы… Тупая, неограниченная, самодовольная власть одного человека над многомиллионной страной, над гигантской территорией, богатства которой могли бы сделать счастливым и сытым все ее население… И эта власть одного над многими не вызывается никакой общественной необходимостью, а, наоборот, противоречит потребностям общества, тормозит развитие русского государства.