Апрель. Книга 2 - [22]

— Я и не заметил…

— Пока ты спал. Днём ты будто сдерживаешь ветер, будто боишься… А ночью ты отпустил его. В полную силу. Мне пришлось утихомиривать волны, и ты, наверно, почуял мою возню, а дальше само собой как-то легко всё получилось.

— Значит, Бабочка несётся на запад стрелой?

— Да, Нимо. Мы близко…

…Мы близко. Все хотят мне помочь, все что-то делают. Троготт плетёт свои расчёты, Тим любит то время, когда мы играли у Островов, хочет его возвратить, и он мой друг. Ведьмучка… кто она и чего по-настоящему хочет, я не знаю, но за нас она горло перегрызёт кому угодно. А маленький Кирис опьянён мечтой — песней, полётом, Океаном…

Аль… Нужны ли Острова тебе? Так же сильно. Ты летаешь, ты будешь летать, стоит ли моя давняя цель такого чудовищного риска?

Если я откажусь… Если мы улетим с Алем… Тим поймёт. Мы могли бы подарить Бабочку Кирису и Тони — они не станут настоящими Ветряными, как я или Аль, но водить корабли у них получится. Водяник с ведьмучкой и сами по себе могут путешествовать всласть. А… Бродяги…

Мой Народ. Как странно это произносить. Ветряной маг Нимо и его Народ. Которого я никогда не знал по-настоящему. Отчаянные, грубые, чужие для меня люди. Конечно, они доверились мне и Алю — но только потому, что больше им не за кем идти. Дать Бродягам другого вождя — истинного, вдохновенного, сильного — и они забудут Нимо за неделю. Что им этот «вечный мальчик», который, как и ветер, сегодня здесь, завтра там? Нимо, конечно, не виноват, что погибла их земля, но и спасти он никого не сумел, не справился с взбесившимся ураганом. А самое главное — не понимал он никогда их «взрослых» дел…

…Но я буду честным. Я должен… не ради них. Я просто не могу отказаться, Золотые перехитрили меня. Я видел Огонь. Я поцеловал Огонь. Я его принял. Я прошёл через Кристалл и оставил там часть себя. Она не отпустит на свободу Нимо…

…Кристалл растопыривал свои лучи, он вдруг показался забавным, вспомнилась сказка о маленьком мальчике, которого злая людоедка хотела посадить в печь — а мальчишка выставлял в стороны локти и колени так широко, что печь его не принимала.

— Ам! Я тебя не боюсь, Троготт. Давай, открывай, где ты там прячешься?

Ладони сделались голубыми в отсветах Кристалла. Только в самой глубине пульсировала, как сердце, алая искра.

Или как маяк.

…Ветер! Он взбесился. Я думал, оглушительный треск — это не выдержал корабль. Но, обернувшись, увидел багровую трещину, вертикальную, бежавшую от основания к вершине Рога. Из неё языком саламандры хищно рванулось пламя, заметалось и опало в Океан широкой, трепещущей лентой лавы.

Над Рогом медленно поднималось облако. Дым? От него удалялись облачка поменьше. Птицы! Как страшно… Почему они ждали так долго, разве не чувствовали надвигающейся беды?!

А куда им лететь? Я, Нимо, не знаю другой земли. Может быть, птицы знают? Маленькие, хрупкие комочки — куда им лететь?

Корабль подо мною дрожит — трепещет Бабочка. На ней убрали все паруса, и я вижу, как боцман напряжённо смотрит вверх — наступили мгновения, когда ни он, ни матросы ничего не смогут сделать для корабля.

Я вижу Аля — он больше не лежит на Гамаке, он распластался на бушприте, обхватив сияющий от солнца брус ногами — а руки вытянул вперёд. Бабочку и ветер влечёт вперёд наша общая воля, я вижу, Алю страшно, но он словно отделил от себя страх, и несётся впереди корабля. Я вижу его глаза — и в какой-то миг он видит меня.

Крошечные искорки влаги блестят на его локтях. Воздух вихрится, уже не поспевает за Бабочкой, Алю в лицо несётся упругий поток. Лёгкие волоски на локтях прилегли к коже…

Я — ветер! Я, Нимо! Я, как безумный, обнимаю Аля, шепчу ему какие-то бессмысленные слова — обрывки давно забытой песенки — и уношусь выше.

Часть 3. Хранитель

Наверное, я всегда знал, что не стану Ветряным. Не помню, как появилось это знание, не помню, был ли я в этот миг потрясён им. Но в осознанной протяжённости времени оно было со мной, и я умел с ним ужиться, как с застарелой, ноющей болью.

Дети на нашей улице были уверены, что я-то как раз и есть будущий маг воздуха. Это странно, потому что, оглядываясь назад, я вижу себя слишком серьёзным, пожалуй, даже угрюмым ребёнком. Но другие, возможно, видели в этой замкнутости уверенность в избранности, а ещё — были и другие признаки, подсказанные детям сплетничающими взрослыми. Главное — у меня никогда не было матери и отца. Воспитывал меня дед.

Это была загадочная личность и значительный человек на Островах. Он занимал какую-то непонятную и неинтересную для меня в то время должность в Совете, владел превосходным особняком на Западном Крыле. Что дед считался влиятельным сановником, мне было понятно и по тому, с каким почтением приветствовали его люди — а он отвечал сдержанно и как будто отстраненно, как будто пребывая в мыслях где-то далеко. Таинственным он был для всех, и для меня особенно — как бы близко я ни наблюдал его.

Временами он пропадал надолго, и тогда я всецело оказывался на попечении древнего полуслепого и полуглухого слуги и его помощника, подростка слишком мечтательного, чтобы хоть сколько-нибудь мне докучать. Впрочем, думаю, я тоже не доставлял им хлопот — склонности к серьёзным проказам и опасным приключениям у меня не отмечалось.