Апраксинцы - [21]

— Эко важное кушанье, — не барыня!

— Дьяволъ, прости Господи!

— Что разлаялась-то, печонка лопнетъ!

Девятый часъ вечера. У Ивана Михѣйча гости.

Водка въ графинахъ, поставленная на столъ у печки, уже значительно убыла. Мужчины играютъ въ горку, въ три листа и, такъ называемую, трынку. Женщины въ комнатѣ, смежной съ этой, сидятъ на диванѣ и на стульяхъ, и пьютъ чай. Однѣ разговариваютъ, другія такъ созерцаютъ цвѣты и птицъ нарисованныхъ на потолкѣ. Передъ ними столъ, уставленный тарелками съ пряниками, яблоками, вареньемъ и постилою въ палочкахъ.

— Иванъ Кузьмичъ, твоя темная! ставь гривенникъ, слышится у играющихъ.

— Мнѣ двѣ….

— Мимо!

— Одну.

— Двѣ дорогихъ.

— Ходи!

— Прошлись!

— Цѣлкачикъ….

— Выше-съ.

— Эй, Иванъ Кузьмичъ, поддержись!

— Зелененькая!…

— Замирилъ. Сорокъ четыре! четыре туза! — на эфти карты вся Москва идетъ. Хоть на весь Апраксинъ, такъ можно идти.

— Ну, сдай-ка мнѣ хорошенькихъ; а то все яманъ-сортъ сдаешь.

— Держи, Макаръ Спиридонычъ! Фалька съ бардадымомъ.

— Это какъ мнѣ ономеднясь, замѣчаетъ гость съ клинистой бородкой, плюя на руки и принимая карты: все вини шли, ну хоть ты тресни! Я и стулъ вертѣлъ, и жену выругалъ, думалъ она тутъ причинна, — ничего не помогло. Опосля Иванъ Меркулычъ подошелъ, далъ полтинникъ, такъ съ его руки восемь рублевъ выигралъ.

— Андрей Ѳедорычъ, размѣняй, братъ, мнѣ синенькую.

— Съ выигрышу низа что не дамъ, ужъ какъ хошь; отцу родному не дамъ.

— …. И совсѣмъ ужъ, матушка, у нихъ дѣло слажено было, да изъ-за атласнаго одѣяла разошлось, разсказываетъ гостья въ красной шали зелеными разводами другой гостьѣ: и невѣста-то ему нравилась, и ходилъ къ нимъ женихомъ, почитай, съ мѣсяцъ, да вдругъ узналъ, что за ней нѣтъ атласнаго одѣяла. «Сшейте, говоритъ, такъ женюсь.» Самъ-то у нихъ нравный такой, «не сошью, говоритъ, пусть ситцевымъ покрывается,» ну и разошлось дѣло.

— Ахъ, мать моя! отвѣтила другая гостья, и прихлебнула чай изъ чашки съ надписью;;въ знакъ удовлетворенія.

— Не выпить-ли намъ? слышится изъ среды играющихъ въ горку.

— И-то дѣло! авось послѣ этого и карта лучше пойдетъ.

Встаютъ и подходятъ къ столу.

— Афанасій Никифоровичъ, ты что-жъ не пьешь? Выкушай хоть вишневочки, обратился хозяинъ къ суровому на видъ гостю въ длиннополой сибиркѣ и съ длинною черною съ просѣдью бородой, половину которой тотъ ради приличія пряталъ за галстукъ.

— Выпью…. отвѣчалъ гость, подходя къ столу.

Афанасій Никифоровичъ былъ самый закоснѣлый раскольникъ: не подстригалъ бороды, не молился чужимъ образамъ и былъ несміршившимся, т. е. не пилъ и не ѣлъ изъ той посуды, которая была въ употребленіи у людей не его секты. Онъ полѣзъ въ задній карманъ сибирки, вынулъ серебряный стаканчикъ и поставилъ на столъ. Иванъ Михѣичъ налилъ ему водки; тотъ молча, выпилъ. Вы простой или вишневки? слышится у пьющихъ.

— И той, и другой.

— Желаемъ здравствовать хозяину и хозяюшкѣ.

— Съ ангеломъ!…

— Кушайте на здоровье. Затравкинъ хересу не хочешь-ли?

— Ни, ни, никогда не пивалъ, и пить не буду этой дряни; я лучше еще рюмочку дамскаго выпью, простечка. Одно слово, — россейское.

— Шутникъ! А что нешто смутитъ, какъ хересу выпьешь?

— Смутитъ.

— А меня, такъ никогда; я вотъ сейчасъ хересу выпью, водки, пива, коньяку, ликеры какого хошь и ничего!

— Нѣтъ, ты эфто слей все въ одинъ стаканъ и выпей.

— Вишь, что городитъ, нешто я помойная яма.

— А нешто не пьютъ? — пьютъ. Со мною была оказія, повѣствовалъ Затравкинъ. Были мы тутъ послѣ описи товара Халдина въ трактирѣ; цѣновщикомъ я былъ; такъ самъ-то, знаешь, просилъ «оцѣни, говоритъ, подороже, угощу». Ну, пошли въ трактиръ, напились эфто, и ну въ пыряло [12] играть. Весело таково было. Маркеръ подходитъ къ намъ, да и говоритъ: «не хотите-ли, господа купцы, позабавиться?» — «А что?» — «Такъ-съ, есть, говоритъ, тутъ у насъ чиновникъ одинъ прогорѣлый, дайте цѣлковый, такъ всякую смѣсь пьетъ, и какъ выпьетъ, такъ больно чудитъ — всѣ животики надорвешь». Въ головахъ у насъ ужъ солдатики ходили. Зови, говоримъ. Пришелъ. Чудной такой, плѣшивый, виц-мундиришко — заплата-на-заплатѣ, рожа плюгавая; пришелъ эфто, да и говоритъ: «позвольте, перво-на-перво выпить». Выпилъ онъ, и ну чудить: артикулы разные выкидывалъ, взялъ эфто кій въ руки, полоскательную чашку на голову надѣлъ и началъ кіатръ играть. Мы всѣ, что тутъ были, просто чуть не умерли со смѣху. Цѣлковыхъ два ему надавали. А Андронинъ, старьемъ что торгуетъ, подходитъ къ нему, да и говоритъ: «выпьешь, говоритъ, смѣси?» — «Выпью» говоритъ. Вотъ спросили мы рюмку водки, пива, рому, хересу, вылили все въ полоскательную чашку и дали ему. Выпилъ, — ничего; еще пуще прежняго чудить сталъ. Андронинъ опять къ нему: «выпьешь, говоритъ, пива съ масломъ?» и выкинулъ ему два рубля. Выпить-то выпилъ, только не выдержало нутро, смутило его и ну рвать…. Рвало, рвало, что смѣху-то было!

Разсказу Затравкина послѣдовалъ дружный хохотъ. Въ награду за разсказъ онъ налилъ себѣ рюмку водки, перекрестился большимъ крестомъ и выпилъ.

Въ прихожей раздалось кряканье и громкій плевокъ. Аграфена Ивановна выбѣжала встрѣчать гостей. «Съ имянинникомъ, кумушка!» проговорилъ кто-то басомъ и послышалось чмоканье со щеки на щеку. Это былъ приходскій дьячекъ, ожидающій вакансіи на дьякона. Когда онъ вошелъ въ комнату, Иванъ Михѣичъ всталъ изъ-за стола.