Аппассионата. Бетховен - [23]

Людвиг сам не понял, что подвигло его на такой поступок, но все присутствующие оторопели, когда маленький уродливый демон пулей влетел в музыкальную комнату и подбежал к роялю.

— Я буду тебе аккомпанировать.

— Ты? Приму висту[12]? Прямо с листа?

— Ты готов? — Людвиг упрямо затряс головой. — Тогда аллегро аперто.

Он сыграл первый аккорд, быстро сменяя звуки.

— Ну и лицемер же ты, Людвиг. — Ровантини чуть наклонился к нему. — Неужели ты выдержишь такой темп?

Людвиг недобро прищурился в ответ:

— Я-то да, а вот насчёт тебя не уверен.

Атака[13].

Он торжественно исполнил вместе с Ровантини короткую, замедленную часть интродукции и вдруг срывающимся голосом воскликнул:

— Аллегро аперто! Но теперь и для скрипки тоже.

В его глазах засверкали весёлые огоньки-звёздочки. Они как бы поплыли к небу, куда, неистово водя смычком, устремился и дядюшка Франц. Как же он играл! Такого ритма старый неуклюжий рояль попросту не мог выдержать. А ведь из этого грубо сколоченного ящика следовало извлечь ещё дуо- и триосонаты. Но как? Об этом он поразмыслит потом.

Пока же у него не было времени. Франц играл для Фрици и, если уж до конца быть честным, для Моцарта. Ему явно не хотелось губить произведение того, кто теперь вынужден сидеть за одним столом с челядью. Зачем причинять ему новые страдания?

После каденции[14] он взял последний аккорд и на минуту замер, не убирая рук и как бы паря над клавишами, а потом резко повернулся, тряхнув всклокоченными волосами. Неужели так можно сыграть на единственной скрипке? Таких двойных нот и флажолётных звуков он ещё никогда не слышал! Дядюшка Франц чуть приоткрыл глаза, но взгляд его был по-прежнему устремлён куда-то в неведомые дали.

Гости разошлись, и Ровантини с Людвигом смогли наконец раздеться.

Они задули свечи, и комната погрузилась в кромешную тьму. Людвиг долго ворочался и потом решил притвориться спящим. Он глубоко и ровно дышал и уже почти было заснул, как вдруг дядюшка Франц надрывно закашлял, а затем громко застонал.

— Дядюшка Франц, почему ты так неподобающе вёл себя по отношению к Фрици? — Людвиг опёрся на локти и весь словно изготовился к атаке. — Ведь она такая милая. И к тебе она тоже со всей душой...

— Она ко мне?..

— Ну конечно, и ты к ней тоже. Меня вы не обманете. Из вас вышла бы отличная пара. А ты даже не посмотрел на неё, когда на прощанье она протянула тебе руку. Ну ничего, я завтра схожу к ней и всё улажу.

— Людвиг!.. — В голосе Ровантини отчётливо слышались тоска и отчаяние. — Пойми, я неизлечимо болен чахоткой. Если я её хоть пальцем трону, она может умереть. А меня ждёт... крышка гроба.

На следующий день за обеденным столом царило молчание, так как Иоганн ван Бетховен не пришёл домой. Людвиг также на какое-то время пропал, но вскоре на лестнице послышались его шаги.

Он с грохотом ворвался в музыкальную комнату, где уже не осталось ни малейших следов пребывания гостей, и прямо с порога закричал:

— Что играешь, дядюшка Франц?

— Чакону Баха.

— А что это?

— Пассаж из партиты для соло на скрипке.

Ровантини медленно накапал себе лекарство в стакан с водой, считая вслух:

— Одна, две... шесть, семь. Сколько звёзд в планетной системе, столько и капель. Какая глупость!

Он выпил стакан до дна и с отвращением отставил его в сторону.

— Целый дукат стоил мне этот вонючий териак. Эти мошенники врачи только наживаются на мне.

— Конечно, профессия могильщика куда почётнее, — понимающе кивнул Людвиг. — Поэтому я решил выбрать именно её.

— Что?..

— И потом, как только будут вырыты две могилы, я смогу исполнить траурный марш.

— Какие ещё могилы? — замер в недоумении Ровантини.

— Для тебя и Фрици. Вот письмо от неё.

Ровантини дрожащим голосом прочёл:

— «Людвиг мне всё сказал. Я до смерти огорчена и одновременно безмерно счастлива. Фридерика». Что ты ей сказал?

— Всю правду, и теперь она тоже хочет умереть. Не помнишь, сколько стоит труд двух могильщиков и похоронная музыка?

— Ах ты, алчный демон! — завопил Ровантини. — Ты от могильщика даже штюбера не получишь. Ибо теперь я хочу жить, ведь это, — он с силой хлопнул письмом по колену, — сильнее, чем смерть!

Он распахнул окно и вышвырнул во двор флакон с лекарствами, вызвав громкое кудахтанье испуганных кур.

— Превосходно! Я даже готов купить у Фишеров петуха и принести его в жертву богу — покровителю всех лекарей Эскулапу. Ибо, клянусь им, я здоров! Ведь эту девушку я люблю ещё больше, чем тебя — Амура, жаждущего могильщиков. Эх ты, исчадие ада...

Он несколько раз прошёлся взад-вперёд по комнате и ласково потрепал Людвига по голове.

— К игре на скрипке ты пригоден, правда, не более, чем мартовский кот, но тем не менее я буду давать тебе уроки, мой маленький и лучший друг. Я тут задумал один шансон[15] и хочу исполнить также сонату соль минор Тартини, ту самую, с дьявольской трелью[16].

— С чем?

— Разве ты ничего не знаешь о ней? Тогда слушай внимательно. Как-то ночью Тартини услышал странную музыку, а затем к нему вошёл дьявол со скрипкой у подбородка и, сверкая глазами, сказал: «Это моя музыка, и такой трели тебе никогда не исполнить». Тартини проснулся и тут же записал несколько нот сонаты и этой самой трели. Пошли.