Аппассионата. Бетховен - [150]

— Только не волнуйтесь. — Госпожа Констанция положила ладонь на его лоб. Бетховен лёг, но тут же вновь приподнялся в постели.

— Прикосновение руки твоей жены — вот истинно королевский подарок. Он дорогого стоит.

Шиндлер, незаметно вошедший в комнату и какое-то время молча прислушивавшийся к разговору, теперь счёл нужным вмешаться:

— Скажите, госпожа советница, во сколько раз бриллиант ценнее рубина?

— Ну, раза в три-четыре, господин Шиндлер.

— Вот как? — Карл алчно провёл языком по внезапно пересохшим губам. — Может быть, произошла путаница?

— Господин ван Бетховен, — взгляд Шиндлера, словно кинжал, пронзил Карла, — о путанице даже речи быть не может. Если прусский король пишет: «кольцо с бриллиантом», — значит, так оно и есть.

— Хольц?.. — Карл от ужаса даже вытаращил глаза.

— Вы же знаете, Карл, что я не слишком хорошо отношусь к господину Хольцу, но, к моему глубокому сожалению, его здесь не было.

— Это как понимать?

— Я бы не позволил ему так быстро бросить в печь обёрточную бумагу с королевским гербом.

— Вы полагаете, что это сделал я? Ну если только случайно, по рассеянности.

Шиндлер, не отвечая, захлопнул за собой дверь.

Профессор Ваврух не уставал поражаться непреклонной воле Бетховена. Он не позволил болезни сломить себя. Когда же через несколько дней профессор пришёл к Бетховену с очередным визитом, то, к немалому своему удивлению, застал его вернувшимся с прогулки. А ведь он позволил ему лишь вставать с кровати.

— Вы что, с ума сошли?

— Ну почему же. Просто обожаю ходить по свежему снегу. Кажусь сам себе первооткрывателем новых земель.

— Выходит, я больше не нужен?

— Уважаемый господин профессор, признаюсь, я вообще-то не слишком высокого мнения о врачах, но вас я всегда встречу с распростёртыми объятиями. Может быть, завтра заглянете ко мне на чашку кофе? Я всегда расходую на чашку шестьдесят зёрен. Вот увидите, вам моё лекарство понравится.

— С удовольствием. А во сколько?

— Часа в три.

Однако на следующий день, едва колокола пробили двенадцать часов, в Гражданском госпитале к Вавруху подошла сестра и сказала:

— Господин профессор, на улице вас ждёт мальчик по имени Герхард фон Бройнинг.

— Что ему нужно?

— Не знаю. Но он очень взволнован.

По бледному, исхудалому лицу Герхарда текли слёзы.

— Господин профессор, дядюшка Людвиг... Пойдёмте скорее.

— Кто? Господин ван Бетховен?

— Умоляю вас, пойдёмте скорее.

В квартире Бетховена Вавруха поразило оплывшее пожелтевшее лицо больного с дряблыми отёчными мешками под глазами.

— Ещё вчера он выглядел вполне здоровым. — Профессор несколько ошалело взглянул на Бройнинга. — Что же довело его до такого состояния?

— Не знаю, — с горьким сожалением ответил Бройнинг. — По словам Людвига, его всю ночь рвало, потом он упал. Соседи, услышав шум, прибежали, положили его на кровать и сообщили нам.

— А кто был с ним?

— Не знаю. Мы думаем, что Карл...

— Его племянник? И где же он сейчас?

— Постель не тронута. Подождите, а это что такое, Констанция? — Он показал на приставной столик. — Триста гульденов и квитанция, выданная придворным ювелиром за проданное кольцо с рубином.

— Придворный ювелир? — Герхард мрачно потупился. — Значит, я прав. Это дядюшка Людвиг вчера вечером выходил из дома.

— Да, у тебя хорошие глаза, малыш. — Госпожа Констанция провела рукой по волосам сына.

— Выпейте вот это. — Профессор Ваврух накапал лекарство в стакан и протянул его Бетховену. Тот нервно затряс головой.

— Мне уже ничто не поможет.

— Дайте мне стакан и пропустите меня к нему, господин профессор, — решительно заявила госпожа Констанция и присела на край кровати.

Бетховен безропотно подчинился ей и, поморщившись, процедил сквозь зубы:

— До чего ж горькое, но из таких чистых рук я что угодно приму. Вы... вы ангел.

Он сомкнул отяжелевшие веки. Бройнинг поднял его бессильно свисавшую руку и, приглушив голос, спросил:

— Опять воспаление лёгких?

— Нет, господин советник, проявились признаки водянки и... и... — Ваврух всплеснул руками, — и печень. Поэтому у него пожелтела кожа.

Болезнь, словно пламя, пожирала его тело, и теперь он сравнивал себя со срубленным деревом. Однако в нём по-прежнему жила неистребимая любовь к злым, оскорбительным шуткам. Когда в дверях спальни появился Шуппанциг, Бетховен сделал вид, что из-за полного упадка сил не узнает его.

— Как... ваше... имя? — слабым голосом спросил он.

— Шуппанциг, — ответил его старый знакомый, по привычке тщательно артикулируя каждый слог.

— Шуппанциг... Шуппанциг, — после довольно долгого раздумья повторил Бетховен. — Кажется, припоминаю. Был такой третьестепенный скрипач, играл во дворце Разумовского. Квартеты в его исполнении никогда не имели успеха.

— А всё потому, что они были написаны неким Людвигом ван Бетховеном, — успешно парировал Шуппанциг.

После него появился Герхард с двумя тяжёлыми посылками в руках. Он снял варежки, подул на замерзшие пальцы и пробормотал что-то невнятное.

— Что ты сказал, Ариэль?

— Это стоит гульден, синьор.

— Возьми два. Ты знаешь, где лежат деньги. Твои старания стоят дороже.

— Два много, дядюшка Людвиг. И потом, я пошутил.

— Бери, бери и давай вскрывай посылки.