Аппассионата. Бетховен - [13]

— Не входи, Иоганн!

— А почему нет, ты... дочь повара. — Он с трудом оторвал своё массивное тело от перил и тупо уставился на неё. — Это мой дом.

— У Людвига заразная болезнь.

— Вот как? — Он выдохнул в комнату целое облако спиртных паров.

— Вспомни о своей должности, Иоганн.

— Да что ты вообще понимаешь в моей должности, служанка. — Он широко раскинул руки. — Я вообще больше не желаю служить развратнику-архиепископу и его новому придворному капельмейстеру лизоблюду Луккези. Вот почему...

— Говори тише, Иоганн. Не буди ребёнка.

— А почему это я не должен будить шпаниоля? Он потом может весь день спать, а мне придётся идти на службу. А вообще чихать я хотел на всех: на курфюрста, весь его род, а также на Кеверихов, милостивая сударыня.

Он рухнул на стул, свесил голову и захрапел.

Минуло ещё несколько дней и ночей.

Сжигаемый изнутри жаром, Людвиг метался в бреду, однако у него ещё сохранялись силы, и он не впал полностью в бессознательное состояние, способное рождать только новый бред.

Иоганн тоже метался и в пьяном виде также нёс бред. Больной ребёнок и пьяный муж были мельничными жерновами, растиравшими Магдалену в порошок.

Постепенно пятна начали исчезать, превращаясь в гнойнички, которые, словно навсегда желая остаться в памяти мальчика, довольно долго терзали его лицо и тело, но в конце концов лопнули один за другим.

Однажды утром Людвиг проснулся и слабым голосом позвал:

— Мамочка!

Она мгновенно оказалась рядом с ним.

Он лежал с открытыми глазами, бормоча:

— Дода... Дода...

Господи, неужели опять началось?

Но Людвиг только задумчиво произнёс:

— Что с ним? Почему он так долго не приходит ко мне? Что с тобой, мамочка? Ты одновременно плачешь и смеёшься...

Наступило долгожданное рождественское утро.

— Папа! — Людвиг зашлёпал босыми ногами по половицам, направляясь к столу, на котором уже почти всё было готово к торжественному завтраку. От стоявшей рядом печи исходило приятное тепло.

— Дай отцу поспать, неугомонное дитя. Он ведь очень поздно вернулся со всенощной.

— Но он же...

— Да пропади всё пропадом! — Иоганн ван Бетховен тяжело заворочался в постели. — Вообще-то на Рождество принято здороваться по-другому, ну, да ладно... Что угодно месье Людвигу?

— Покажи, как играть на ней. — Мальчик протянул ему подаренную в сочельник скрипку и смычок.

— Уж не знаю, играл ли кто-нибудь после сотворения мира в постели на скрипке. — Отец резко выпрямился. — Но вообще-то меня в высшей инстанции аттестовали как весьма способного скрипача.

Когда зазвучала музыка, внимательно наблюдавший за отцом Людвиг очень удивился.

— И это всё, папа? Значит, пальцами левой руки так, а правой...

— Пресвятая Богородица! — Отец схватился за голову. — И это твой сын, Магдалена, наш сын! Да он превзойдёт вундеркинда Моцарта! — Он соскочил с кровати. — Однако я голоден, и аппетит мой сегодня на Рождество превосходит по размерам придворную церковь!

— Пожалуйста, завтрак готов, бездельники. — Магдалена указала на стол.

Тут Людвиг в ярости воскликнул:

— Верни обратно скрипку, папа. У меня ничего не получается.

— Боже праведный, если бы ты сказал такое после десяти лет неустанных упражнений! Правда, Моцарт...

— А кто это, папа?

— В музыкальном мире он очень известен, — рассмеялся Иоганн. — В двадцать лет уже превосходно играл на скрипке и сделался даже придворным органистом архиепископа Зальцбургского[2]. То есть вершина его славы уже позади, но в твоём возрасте он так играл на клавесине, что императрицы и королевы даже целовали его. Одним словом, гений.

— А что это такое, папа? — Людвиг задумчиво наморщил лоб. — И если хорошее, я тоже хочу стать гением и Моцартом.

— Ах ты, мой маленький дурачок. — Магдалена ласково погладила его по голове. — Запомни, Моцартом нужно родиться. Ты же появился на свет Людвигом ван Бетховеном.

— А разве этого мало? — Людвиг вскочил, обежал вокруг стола и положил отцу руки на колени. — Когда начнём играть на рояле, папа?

— Да хоть сейчас. — Иоганн ван Бетховен, смеясь, поднялся со стула. — Готов дать тебе первый урок.

Он подвёл его к роялю, посадил на колени и сказал:

— Давай сыграем обеими руками «до». Бей по клавишам мизинцем левой руки и большим пальцем правой. Так, это называется октавой. Быстрее, мне скоро пора в Доксаль к достопочтенному господину Луккези. Играй, повышая тональность. Только не одним пальцем, а попеременно. Неужели не понятно? Или ты меня невнимательно слушаешь?

— А может, тебе не хватает терпения, Иоганн? — попыталась успокоить мужа Магдалена.

Но одна только мысль, что ему придётся петь в придворной церкви под началом Луккези, приводила Иоганна в дикую ярость.

— У меня не хватает терпения? Да Людвиг попросту нерасторопен и бездарен! А вообще мне пора к твоему дорогому придворному капельмейстеру Луккези.

Он вскочил и бросился к дверям, но на пороге остановился и оглянулся. С каким удовольствием он дал бы сейчас жене оплеуху или даже сбил бы её с ног! Он вытянул дрожащие руки:

— Я, конечно, не Моцарт и, по твоему неавторитетному мнению, даже не Луккези, поскольку не умею сочинять музыку, эти дурацкие нелепые оперы. Сколько раз ты этим попрекала меня!