Апозиопезис - [79]

А рядом Алоизий сцепился с Ферди. Великаны душили друг друга с истинной страстью, напрягая мышцы и сопя через нос. Евнух быстро сориентировался, что имеет дело с достойным противником, которому не удастся свернуть шею, а мышцы шеи у этого противника прямо из стали. Он ударил его коленом в промежность, но попал в бедро. Его ладони уже начали скользить на поту крови негра, сочащейся из многочисленных ран от укусов. Вдруг Алоизий ухмыльнулся и дохнул в лицо противника дымом и струей песка. Ферди взвизгнул от изумления, только сейчас поняв, что имеет дело с демоном. Теперь он уже не пытался атаковать, желая лишь освободиться от захвата проклятого существа. Он схватил негра за запястья и попытался их выворачивать, испытывая все больший страх. Алоизий оскалил зубы и усилил нажим.

Тем временем, полковник Кусов, вместо того, чтобы атаковать, пытался остаться в живых. Хакки наносил ему удары кулаками, каждый удар можно было сравнить с пушечным выстрелом. Громадная лапа толстяка несколько раз задевала лоб жандарма, из-за чего тот чуть ли не терял сознание. Офицер все еще размахивал неудобной виолончелью, пытаясь надеть ее на башку евнуха. Толстяк попал по инструменту кулаком и полностью разбил резонансный корпус и при оказии порвал все струны. Полковник споткнулся и упал на колени. Он вывернул разгромленную виолончель и сделал классический выпад, вложив в него весь своего тела. Опорный стержень длиной в локоть вошел в живот турка до упора. Хакки только пискнул и отступил на шаг, вырвав виолончель из рук полковника. Он упал на пол, прижимая изуродованный инструмент к телу, как бы желая хоть таким образом задержать уходящую жизнь.

А радом Алоизий склонился над стоящим на коленях Ферди. Лицо у близнеца Хакки было багровым, язык вывалился на всю длину. Его глаза уже подернулись мглой, защита его делалась все слабее. Евнух уже намочил штаны, мышцы сфинктера в агонии отпускали. Джинн то скалился, то облизывался. Как давно не убивал он людей! Он уже и начал забывать, насколько это приятное дело, как сильно радует оно черное, демоническое сердце.

Грохнул выстрел. Лицо Бурхан Бея взорвалось фонтаном крови, когда «перечница» выпалила ему прямо под подбородок. В ходе их состязаний Данилу удалось направить руку турка в его же собственную голову. Все остальное торговец людьми сделал совершенно самостоятельно.

Инженер отскочил от умирающего, оттирая забрызганное чужой кровью лицо. Он огляделся в поисках Генриетты. Девушка слабо махнула ему рукой — она сидела на полу, опираясь на сваленную фисгармонию. Ее лицо было опасно бледным. Обычный румянец исчез бесследно. Инженер подскочил к пруссачке, припав к ней, чуть не столкнувшись с Кусовым.

— Ты понимаешь, с этим турком я познакомился только вчера, в камере Десятого павильона. Он подговорил меня помочь ему в контрабанде, но я же не знал, что он похищает и продает женщин, — горячечно начал объясняться Данил.

Пруссачка слабо улыбнулась ему. Она верила инженеру, но — как обычно — не до конца. Ей было известно, что Данилу случалось иногда расходиться с правдой. Но, несмотря этот свой мелкий недостаток, он был человеком порядочным, умным и правым, но прежде всего — у него было золотое сердце. За это она его и любила.

Любила она и заботливо склонившегося над ней полковника Кусова. Аристократ, пускай окровавленный и израненный, одежда которого была изодрана клочьями, выглядел так, как будто вышел только что из гардеробной. Он улыбался шельмовски и в то же время соблазняюще, в его глазах горело восхищение ее красотой и собственное желание обладать ею. Его она тоже любила, но чуточку иначе, чем Данила. Любила так, что при одной мысли о полковнике по телу пробегали приятные мурашки.

Она улыбнулась обоим своим обожателям и закрыла глаза. У нее болело все тело, в голове шумело и тупо бухало. Это закончилось действие боевой поддержки, ей необходим был отдых.

Данил нежно поцеловал ее в лоб и смерил Кусова грозным взглядом. Сквозь разбитое витринное окно и снесенные входные двери вовнутрь заглядывали прохожие, в том числе — полицейский патруль и прибежавшие от Замковой Площади гвардейцы с винтовками в руках.

— Если бы дело было приватное, я позволил бы вам уйти, — оправдываясь, сказал полковник, — но вы же сам понимаете — служба! Я должен вас задержать до выяснения. То же самое касается и вашего лакея.

— Вы позволите, если лакея задержу я сам, — сказал Данил, после чего разорвал и так уже рваную сорочку. Он открыл дверцу на груди и сунул руку в свое вспомогательное пространство. Из него он вынул небольшую медную лампу и обратился к Алоизию. — Полезай-ка в средину.

— Не может быть и речи, — буркнул негр, любующийся собственноручно задушенным душителем.

— Лезь, а то до твоей задницы доберутся царские демонологи, — рявкнул Данил. — Ну, лезь, темная[69] ты масса!

Джинн только буркнул себе под нос что-то по-шумерски и через мгновение превратился в клубящееся облако, которое со свистом промчалось через носик лампы в средину ее. Данил закинул лампу в грудь и закрыл дверцу.

— Клянусь честью выпускника Петербургского Технического Института, что не выпущу джинна вплоть до разъяснения дела и моего освобождения, — пообещал он Кусову.